У Лукреции перехватило дыхание, когда она увидела его.
— Джованни, — воскликнула она, — ты просто неотразим!
На какое-то мгновение она забыла о присутствии Чезаре. Ему показалось, что эта сцена полностью соответствует желанию отца унизить его. Перед Лукрецией стояли оба брата, два соперника; один благодаря любви и щедрости отца смог нарядиться, словно принц, а другой вынужден был носить сравнительно бедную одежду священника.
Чезаре впал в ярость, которая иногда охватывала его. Когда он бывал в подобном настроении, ему хотелось сомкнуть пальцы вокруг шеи тех, кто вызывал в нем это чувство, и давить, давить на горло, пока он не удовлетворит свое больное самолюбие их криками о пощаде.
Но он не мог сдавить это изящное горло. Сотни раз в жизни Чезаре страстно желал сделать это. Но никто не должен касаться любимого сына папы. Однажды, думал он, я не смогу сдержаться.
Джованни, понимая настроение брата, лукаво смотрел то на него, то на сестру.
— О сестренка моя, моя любимая Лукреция, ты говорить, я прекрасен, но ты… ты похожа на богиню. Просто не верится, что это моя маленькая хорошенькая сестренка. Простой смертный не может обладать подобной красотой. Как ты сияешь! Какой блеск! Даже господин епископ не кажется таким тусклым в соседстве с тобой. Я слышал, что ты, брат, не будешь присутствовать на балу, который устраивает наш отец. Темный церковный наряд, который ты носишь, требуется, когда нужно произвести на окружающих отрезвляющий эффект, но сегодня вечером должно царить веселье.
— Замолчи! — закричал Чезаре. — Замолчи, говорю!
Джованни поднял брови. Адриана громко проговорила:
— Господин мой, нам пора. Мы и так уже опаздываем.
Чезаре повернулся и пошел к выходу. Его слуга, ожидавший хозяина у дверей, собрался идти следом. Чезаре повернулся к мальчику.
— Ты улыбаешься? — спросил он. — Почему?
— Господин…
Чезаре схватил мальчика за ухо. Боль была почти невыносимой.
— Почему? Я спрашиваю, почему.
— Господин… я не улыбаюсь.
Чезаре ударил мальчика головой об стену.
— Не будешь врать! Ты слышал наш разговор, и то, что тебе удалось подслушать, развеселило тебя.
— Господин, господин!..
Чезаре грубо схватил мальчика за руку и толкнул его с лестницы. Чезаре слышал, как тот кричал, скатываясь головой вниз. Он слушал, прищурив глаза, слегка скривив губы. Крики, издаваемые кем-либо от боли, всегда успокаивали Чезаре, исчезала боль в нем самом, боль, вызванная отчаянием и страхом, что в мире есть люди, которые не распознали в нем высочайшую персону.
В сопровождении Джованни Лукреция вошла в новые апартаменты папы в Ватикане. В комнатах уже толпились все самые влиятельные горожане и посланники дворов различных государств и герцогств.
Лукреция забыла о Чезаре, пока, охваченная волнением, шла через площадь от дворца к Ватикану; в ушах у нее по-прежнему звучали крики толпы, она ощущала запах цветов, которые падали к ногам, устилая путь. А теперь перед ней на папском троне сидел ее отец, прекрасный в своем бело-золотом облачении, глаза его сияли любовью и гордостью, когда он смотрел на нее. Но тут же взгляд папы остановился на его возлюбленной Джулии, стоявшей рядом с Лукрецией; по другую сторону от дочери находилась красавица Лелла Орсини, которая вскоре должна выйти замуж за брата Джулии — Анджело Фарнезе.
Жених вышел вперед. Он выглядел почти жалким в сравнении с другим Джованни, братом невесты. Джованни Сфорца, понимая, что ему недостает изящества герцога Гандийского, помнил, что даже надетые на нем драгоценности взяты на время.
Что же касается Лукреции, то она едва ли обращала на него внимание. Для нее свадьба была не более чем блестящим спектаклем. Сфорца должен находиться рядом, поскольку без него она не сможет сыграть свою роль. А поскольку брак заключался формально, она знала, что долгое время сможет вести прежнюю жизнь.
Жених и невеста опустились на подушечку у ног Александра, и когда нотариус спросил Сфорца, берет ли он Лукрецию в жены, тот ответил громко звенящим голосом:
— Беру добровольно!
И Лукреция следом повторила те же слова. Епископ надел им на пальцы кольца, а знатный дворянин обнажил над их головами меч, после чего архиепископом была прочитана трогательная молитва и произнесена проповедь о таинстве брака, на которую ни жених, ни невеста не обратили ни малейшего внимания.
Александр едва сдерживал нетерпение. Слишком много подобных церемоний видел он за свою жизнь, и ему страстно хотелось перейти к веселью.
Празднование началось, на нем присутствовали многие служители церкви, которые изумлялись способности папы оставлять свою роль святого отца и становиться веселым хозяином, твердо решившим, что все гости должны великолепно провести время на свадьбе его дочери.
Никто не смеялся больше, чем он, над довольно непристойными шутками, которые передавались из уст в уста и считались необходимыми на подобном празднике. На радость собравшимся сыграли комедию; исполнили непристойные песенки; загадывали и отгадывали загадки, которые не обходились без грязных намеков на отношения между мужчинами и женщинами. Гостям вынесли сотни фунтов сладостей — сначала обносили папу и кардиналов, потом невесту с женихом, дам, прелатов и остальных гостей. Веселье достигло высшей точки, когда конфеты падали за корсажи платьев женщин, а когда сладости извлекались из-за лифов, слышались вопли восторга. Но стоило компании устать от этой игры, как все сладости выбросили за окна, и толпы народа, стоявшие внизу, устроили потасовку из-за конфет.
Позже папа дал обед в роскошной зале, и когда гости насытились, начались танцы.
Невеста сидела рядом с женихом, мрачно наблюдавшим за танцующими; он не любил подобные развлечения и с нетерпением ждал их окончания. Совсем иначе думала Лукреция; ей страстно хотелось, чтобы муж взял ее за руку и повел танцевать.
Она взглянула на него. Он показался ей старым и суровым.
— Вы не любите танцевать? — спросила она.
— Я не люблю танцевать, — последовал ответ.
— Разве музыка не вызывает в вас желание танцевать?
— Ничто не вызывает во мне подобного желания.
Она слегка постукивала ногами по полу. Ее отец наблюдал за ней; его лицо раскраснелось от выпитого за ужином и от бурного веселья во время праздника, и она знала, что он понимает ее нынешнее состояние. Она заметила, что он посмотрел на ее брата Джованни, который понял, что хотел сказать ему отец. В мгновение ока он оказался рядом с сестрой.
— Брат, — проговорил он, — раз ты сам не хочешь составить пару в танцах моей сестре, то это сделаю я.
Лукреция посмотрела на мужа; она подумала, что, вероятно, сейчас ей следует попросить у него разрешения, хотя понимала, что оба ее брата не позволят кому бы то ни было препятствовать их желаниям.
