Глава 1
Антуан проснулся тяжело, промозглое сознание давило, в теле ютилась сытая, неухоженная никчемность. Чувство предвещало жизнь. Долго боролся с мыслью — вставать, неизбежно фиксируя усталую сущность бытия, либо помотаться в неге недосыпа, добирать крохи кудлатых эмоций, что проникнуты сопротивлением унылой волоките дней… В зеркале ванной изобразился чрезвычайно несвежий человек — портрет хандры. Соответственные образы мутили голову. Вчера был адский ливень, но презрев накануне телевизионного синоптика, не взял зонт. Одолжила мадам Жюли в обязательном утреннем бистро, однако не получилось вернуть вечером — моветон. Она, вне сомнений, будет улыбаться, подавая утренний кофе и принимая расшаркивания, но холодный блеск глаз — чудится, ее чрезмерная обходительность есть провокация казусов этого духа — непременно оставит на весь день осадок. Не забыть бы теперь. Дежурно пришла сентенция (в промозглые настроения родственные имели усердие наседать): «Пессимист: худшее впереди; оптимист: не все так плохо; реалист: жизнь — самоубийство». Мысли ползли и падали, точно пьяные от зимы мухи со стекла.
Свернув на рю де ля Гар, наскреб в кармане сор, урны под рукой не существовало — сморщился, как же так? Ах, какой недосмотр, чем озабочена мэрия родимого Амьена!.. Несомненно, он просто не в своей тарелке — впрочем, дислокация угождала. Постановил было: «Недурно бы умереть…» — Досадливо поморщился: — «Опять обойдется».
Как водится, обуздала рефлексия: воплощение так расходится с натурой, потенциалом, чаяниями, наконец. Впрочем, чего он хотел? Музыки? Ну да, звуки одолевали с детства. И это чередой обстоятельств забрило в рок, что и вызвало отчаянный протест аристократических родителей. Сунуло в биологию случайно, впрочем, не совсем. Мам а с младых ногтей одолевала физикой, философией, по существу же торила тропу в парфюм, коль скоро супруг состоялся магнатом отрасли. Пап а был холоден в отношении будущности отпрыска, родительские чувства эксплуатировала исключительно дочь.
Набредя на профессию, Антуан невольно тронул текущие события, выкарабкался этот назойливый русский. «Пъётр», какое неловкое наименование, отчего-то товарищ морщится на Пьер, приходится ломать язык. Пъётр Тащилин, фамилия не произносима совершенно, чего они хотят с такими метриками, какой к ляду коммунизм — прекраснейшее о-ля-ля! Хотя «свобода, равенство, братство» как раз фокус галльского брожения — надо же было такую нелепость заершить! Впрочем, уже девяностые, после шестьдесят восьмого (вспомнился детский революционный восторг) Франция окончательная рыхлятина, Россия же совсем недавно скандально обрушилась, в этом что-то есть.
Словесные похождения того на французском (фразы, надо отдать должное, строит он ловко, но произношение…) — превосходный кошмар, получается натуральное арго, даже бонжур у Пъетра звучит шершаво. А тщета коллеги грассировать — это вне самого минимального представления об адекватности. А непереносимые оправы очков! А пассажи касаемо свободы! Впрочем, его, кажется, и отрядили благодаря знанию языка (о, небо!)… Пф, однако отчебучили вчера славно «У Ксавьера», воочию Антуан убедился в удали русских. Это касается не только пития, но сытого и хмельного обаяния, простецкого на первый взгляд, но какого-то надежного шарма. Как неуклюже и вместе ловко он уписывал омаров. А танцы? Сколь залихватски — весь зал был очарован. Между прочим, Мари кокетничала напропалую, — не это ли, вообще говоря, точит? Когда задирали ее бесконечные шашни? — а тут что-то сквозит: флю, хищный прищур, он таковые знал. Кстати, и его язык Мари нравится, она находит провансальский патуа. И русский брал пас, надо отдать ему должное — снюхивались будто собаки. Большевик, мерд…
Петр Васильевич Тащилин — ну, давайте, наконец, поприветствуем земляка — ожидал вне лаборатории на тенистой аллейке напротив замысловатого особнячка, что умещал таковую, под вялое журчание жирандоли отрешенно вертел в пальцах травинку. Погрузнел, обдало сединой — что вы требуете, больше двадцати лет минуло от последнего свидания — однако узнаваем вполне: характерная Петина физиономия времени не подчинялась. Взглянул на трехэтажное, без учета мезонина, строение, это спровоцировало невесомые мысли: «Все-таки насколько они производительны — мизерная по нашим объемам лаборатория, а какие результаты… Антуан экий симпатяга: умница, анархист. Впрочем, я тоже вчера, вроде бы, состоялся в ударе. Черт бы взял Мари — расщекотала». В мотив две молоденькие вертихвостки в длинных пуловерах — Европа стойко отказывалась от лифчиков — громогласно обсуждали некую деталь жизни, Тащилин ненастырно проводил косым глазом. По бордюру фонтана, важно кивая клювом, дефилировал голубь… Вдалеке нарисовался Антуан, махал рукой, распахнутый плащ, связанный шарфом на шее, широко полоскался. «Прекрасный молодой человек (разница возраста не превышала десяти лет)», — в очередной раз подумал Петр и, соорудив широкую улыбку, неторопливо встал. Обнялись, коллега тараторил.
