— И правильно делал! Выбирай у меня на конюшне любого испанского жеребца… Есть там темно-гнедой: ноги как у дикой козы, а крестец будто стальной. Он запляшет на камнях Пустерли, как на ровном лугу… Его зовут Овсяной Соломинкой.
Маркиз взял бутылку вина и, наполнив свой стакан, сказал:
— Когда подумаю, что у каждого из нас есть своя принцесса, мне так приятно становится. За здоровье Брискетты!
Он осушил стакан и наполнил его опять:
— За твое здоровье, любезный граф; никогда не знаешь, что случится… Если ты умрешь… я ничего не пожалею, чтобы утешить твою богиню…
— Спасибо, — сказал Гуго, — какой же ты добрый!
Темно-гнедого в тот же вечер привели в Тестеру. Его маленькие копыта оставляли едва заметный след на песке. У него была гибкость кошки и легкость птицы. Агриппа вертелся вокруг него в восторге; но когда ему сказали, для чего предназначен этот чудесный конь, он изменился в лице.
— Боже милостивый! И зачем я сказал вам, что вы влюблены?! — вскричал он. — Да что она, совсем полоумная, что ли, эта Брискетта?..
— Нет, мой друг, но она прехорошенькая.
Коклико и Кадур тоже узнали, в чем дело. Коклико нашел, что это безумие, а Кадур — что это очень простая вещь.
— А если он убьется? — сказал Коклико.
— Двух смертей не бывает, — возразил араб.
Однако же решено было ничего не говорить графине де Монтестрюк.
Расставшись с Гуго у городских ворот, Брискетта была в восторге. Ее влюбленный был настоящий рыцарь, и притом молоденький. Уже не в первый раз говорили Брискетте о любви. Много дворян ходили в лавку к ее отцу, который был первым оружейником в городе, но никто еще не казался ей таким привлекательным, как Гуго. Все, что он ни говорил ей, дышало какой-то новой прелестью. «А впрочем, — говорила она себе в раздумье, — все это почти всегда одно и то же!»
Такая опытность могла бы показаться странной для такой молоденькой девушки, но хроника гласила, что Брискетта не без удовольствия слушала уже речи одного господина, у которого был замок с высокими башнями, и кроме того, не раз видели, как вокруг лавки оружейника в такие часы, когда она бывала заперта, бродил какой-то португалец, будто бы поджидая, когда появится свет в окне девушки.
Мысль, что такой красавец, да еще и граф, совершит столь безумную выходку ради нее одной, приводила Брискетту в восторг. Она думала, как станут сердиться прекрасные дамы и ревновать ее подруги. Когда она шла по улице, то ее походка, живой взгляд, светлая улыбка, казалось, так и говорили: «Никого во всем Оше так не обожают, как меня!»
Однако она вздрагивала каждый раз, когда вспоминала, какой опасности подвергнется граф де Монтестрюк из любви к ней. Что, если он в самом деле убьется в этой безумной попытке? Накануне назначенного дня Брискетта пошла к Пустерлям и остановилась на вершине самой большой. Взглянув на эту кручу, каменной лестницей низвергавшуюся к берегу Жера, она вздрогнула. Разве только оттого, что она ни разу не видела этой кручи, она и могла потребовать, чтобы Гуго спустился с нее верхом. Где же тут лошади поставить ногу на этом обрыве, усеянном гладкими, будто отполированными голышами? Тут всякий сломит себе шею. Рассказ об испанце, очевидно, басня. Дрожа, Брискетта прошла вдоль домов, высокие стены которых еще больше омрачали эту глубокую улицу, показываемую всем приезжим как одну из достопримечательностей Оша; внизу протекала река.
«Если он заберется сюда, — подумала она, — он живым не спустится… И я сама…» Бедная Брискетта вернулась домой, твердо решив снять с графа его обещание.
Между тем затея эта наделала шуму; о ней рассказывал маркиз, похвасталась и Брискетта своим приятельницам, и слух быстро разошелся из города в предместья, а там и в окрестные деревни, возбудив всеобщее любопытство. Все хотели быть на этом представлении, и утром на Пасху толпа начала стекаться к тому месту, куда граф де Монтестрюк поклялся явиться в назначенный час, но наверняка, как думали многие, не явится.
День был праздничный, солнце блистало на безоблачном небе. Скоро на площади перед собором столпился народ. Дамы поместились на своих балконах, чтобы видеть, как приедет Гуго.
— Если он приедет, он просто сумасшедший! — говорили люди рассудительные.
— Нет, он влюблен, — говорили другие, — и наверняка приедет.
При первом ударе колокола в полдень все головы обратились ко въезду на площадь. При двенадцатом показался граф де Монтестрюк на своем испанском жеребце, а за ним Коклико и Кадур. Маркиз де Сент-Эллис подъехал к Гуго и обнял его; потом он сошел с коня, чтобы проверить, все ли исправно: узда, удила, подпруга. Брискетта, едва сдерживая слезы, протиснулась сквозь толпу и, положив ручку на шею Овсяной Соломинки, который бил копытом от нетерпения, сказала графу:
— Я была не права; останьтесь, пожалуйста.
Гуго покачал головой. Брискетта поднялась на цыпочки и, схватив Гуго за руку, шепнула:
— Останьтесь, кто знает! Может случиться, что окно отворится и само собой!
— Нет, Брискетта! Что бы вы сами подумали о человеке, который принял бы милость, не заслужив ее?
— А если я вас сама освобождаю от вашего обещания? Если я вам скажу, что я умираю от страха, что у меня сердце разрывается на части?
— Я в восторге, милая Брискетта: это доказывает, что я победил сердце прежде, чем выиграл пари; к несчастью, данного мною слова вы не в силах мне вернуть… Я дал его самому себе и не хочу, чтобы весь этот народ имел право сказать когда-нибудь, что граф де Монтестрюк отступил.
Брискетта печально отняла руку и, чувствуя, что слезы душат ее, спрятала личико в мантилью. Гуго поехал к Большой Пустерле, провожаемый толпой народа, между тем как дамы махали ему платками со своих балконов. Маркиз де Сент-Эллис в раздумье ехал рядом с юношей.
Доехав до того места, откуда надо было начать спуск, Гуго остановился на минуту и взглянул вниз, на дно этого обрыва, будто вырубленного топором великана между двумя рядами домов. Конь вытянул шею, поднял уши и фыркнул, тоже взглянув в эту пропасть.
Маркиз посмотрел вниз через голову своего коня, который остановился над обрывом как вкопанный.
— Гм! — промычал он. — Эта прогулка могла бы войти в число двенадцати подвигов Геркулеса! — И, коснувшись руки Гуго, он спросил: — Ты твердо решился? Подумай, что тут не ты будешь защищать свою жизнь: она зависит от коня… или даже от первого камня, который попадется ему под ноги!
Вместо ответа Гуго поклонился толпе и тронул поводья. Жеребец перебрал ногами, отступил назад и взвился на дыбы. Гуго дал шпоры, конь фыркнул и нерешительно ступил ногой на скользкие камни спуска. Настало мертвое молчание. Теперь Гуго, если бы и захотел, уже не смог бы вернуться назад: негде было развернуть коня.
Такая же точно толпа, какая была наверху, собралась и внизу, на берегу реки. Сверху виден был только круп лошади, снизу — только грудь. Она как будто висела в воздухе. Каждый шаг, который она пробовала сделать вниз по обрыву, заставлял всех невольно вздрагивать. Она продвигалась медленно, со страхом, выставив уши вперед, раздув красные ноздри, копытами осторожно ощупывая голыши, прежде чем ступить на них. Иногда все четыре подковы скользили разом, конь садился назад и полз вниз по круче. На половине спуска нога попала на камень; конь споткнулся, и всем уже казалось, что человек с лошадью вот-вот оборвутся в страшную пропасть. Раздался крик ужаса, но жеребец сделал скачок и стал твердо.
