Ага, значит, его дочь зовут Нэнси. Я присмотрелась к девочке на фотографии. Судя по беззаботной улыбке и здоровому цвету лица, она явно была не из бедной семьи. И мне на память пришло то, что Джимми иногда мимоходом рассказывал о своей бывшей жене, о ее доме на Лонг-Айленде и о яхте стоимостью в полмиллиона долларов.
— Только, пожалуйста, не выбрасывай, — очень серьезно попросил Джимми, бросив озабоченный взгляд на увесистый журнал у меня в руках. И убежал по своим делам. Ему предстояли еще две встречи в кондоминиумах.
По-прежнему не выпуская из рук тяжелый журнал с фотографией дочери Джимми, я вместе с Мудзу уселась в такси, и мы поехали на 52-ую улицу ужинать в японский ресторан «Ниппон».
Мудзу отлично знал владельца заведения. В свое время тот был его помощником: ведь когда-то в Японии Мудзу был очень известным и уважаемым шеф-поваром, мастером приготовления традиционной лапши. У него было несколько учеников, работавших в процветающих ресторанах, где подавали это блюдо.
Мать Мудзу — евразийского происхождения — была поистине уникальной женщиной для своего времени. Ее отец был итальянцем, и от него она унаследовала огромные, подернутые таинственной дымкой голубые глаза. А от матери-японки ей достались необычайно нежная кожа и блестящие черные волосы. У Мудзу было несколько ее фотографий, с одной смотрела ясными голубыми глазами женщина в черном расшитом кимоно. Судя по всему, процветание семейного бизнеса было преимущественно ее заслугой. В отличие от безропотных японок ее поколения она была самостоятельна, предприимчива и энергична.
По сравнению с ней, моя мать, для которой весь смысл жизни заключался в заботе о муже и детях, казалась слабой и преувеличенно добродетельной.
Когда 11 сентября в Америке террористы разрушили Всемирный торговый центр, телефонная сеть в Нью-Йорке была настолько перегружена, что, казалось, кабель раскалился от напряжения. Матери не удалось до меня дозвониться, и она чуть с ума не сошла от беспокойства. И с тех пор она регулярно звонила мне каждую неделю и первым делом встревоженно спрашивала:
— Как ты себя чувствуешь? Ты хорошо кушаешь?
Как сказал Конфуций, «еда, питье, мужчина, женщина — вот чего в первую очередь жаждет человек». И то, что еду и питье он счел более важными, чем плотское влечение, по-моему, не случайно. Еда — краеугольный камень отношений между людьми. Сколько себя помню, родители никогда не обнимали и не целовали меня. Они свято чтили физическую неприкосновенность тела повзрослевшей дочери, но зато с такой тщательностью и трогательной заботой готовили вкусную еду и накрывали на стол, что, казалось, каждое изысканное блюдо кричало о самоотверженной родительской любви.
У моего отца и отца Мудзу было общее пристрастие — оба любили вкусно поесть. Ведь мой отец не только преподавал историю, но и был известным ресторанным критиком. Он выступал в роли комментатора в регулярной программе Шанхайского телевидения «Собрание гурманов» — состязании знаменитых шеф-поваров.
В ресторане наш столик стоял у стены, которая была целиком заклеена фотообоями с изображением бескрайнего пшеничного поля. Владелец заведения подошел к нам поздороваться, и Мудзу перемолвился с ним парой слов по-японски. Тот улыбнулся мне, приветливо кивнул и сказал что-то на японском языке. Я беспомощно взглянула на Мудзу, и он поспешно представил нас друг другу по-английски.
— Почему-то меня всегда принимают за японку, — заметила я, — разве модно одетая женщина азиатской наружности не может быть китаянкой?
Мудзу склонился над меню, внимательно изучая его:
— Хочешь, я сам закажу? У них довольно вкусная лапша.
— Ладно.
Приходя с Мудзу в рестораны, я всегда с удовольствием предоставляла выбор ему.
В этом ресторане тесто для лапши готовили из смеси пшеничной и гречневой муки в соотношении один к четырем. Последнюю специально поставляли сюда из Канады, именно эта ферма с обширными полями пшеницы и была изображена на фотообоях.
— Расскажи мне о своем отце, — попросила я, поедая холодный тофу. — Наверное, он сильно повлиял на тебя.
Мудзу смачно уплетал лапшу. Я как-то слышала: если японец ест лапшу и издает при этом громкие звуки, значит, блюдо ему очень нравится.
— Я помню, как в четырех- или пятилетнем возрасте он научил меня есть лапшу.
— А как это нужно делать? — спросила я.
— Ну, это неинтересно, — и Мудзу снова занялся лапшой.
— Ну, пожалуйста, мне любопытно, — настаивала я.
— Ну ладно. Сначала нужно по достоинству оценить внешний вид блюда, внимательно посмотреть на миску, на кусочки зеленого майского лука, плавающие на поверхности бульона. Затем нужно слегка пригубить бульон, потом отхлебнуть и поставить миску на место. Прежде чем проглотить бульон, нужно насладиться его вкусом, перекатывая во рту. И только после этого есть лапшу. Нельзя начинать еду с тоненько нарезанных кусочков жареного мяса, выложенных поверх лапши. Сначала на него нужно вдоволь полюбоваться. Нужно смотреть на эти кусочки, когда ешь остальные ингредиенты, причем смотреть с любовью…
Мудзу закончил рассказ и взглянул на меня.
У меня просто челюсть отвисла от удивления, словно я услышана самую увлекательную историю на свете. Затем нас обоих разобрал смех.
— Очень интересно, — сказала я.
— Я никогда не бываю намеренно разборчив в еде — могу съесть все, что в принципе съедобно, даже гамбургер в «Макдоналдсе». Но если честно, такая еда мне не по вкусу.
— Это не такой уж большой недостаток.
Произнося эти слова, я спросила себя, смогу ли когда-нибудь удовлетворить его высокие кулинарные запросы. Вряд ли.
— Это не недостаток, — сказал Мудзу. — Это увлечение. Мое хобби — вкусная еда и хорошая одежда.
— Понятно, — заметила я и, немного подумав, спросила: — А красивые женщины?
Мне вдруг вспомнилось, как он поглядывал на ту кореянку, которую Джимми привел в Колумбийский университет, и подумалось о тех многочисленных обнаженных женских фигурках, словно рассыпавшиеся бусы, раскиданных по всей его квартире, расставленных на холодильнике, у зеркала в ванной комнате, у дивана и даже у изголовья кровати. Этот элемент декора всегда казался мне чуть утрированным, милым, но несколько комичным.
— Конечно, я люблю женщин, — нарочито небрежно ответил Мудзу.
— Что ты хочешь сказать? — у меня заныло сердце.
— Ну, будет тебе, любому мужчине нравятся женщины, — отшутился он.
Я промолчала. И вдруг так ясно представила его в постели со всеми этими женщинами, которые льнут и прикасаются к нему.
Не могу сказать, что испытала радость. Если честно, я ревновала его к предыдущим подружкам. Помню, в разговоре за ужином он как-то обмолвился, что после знакомства с ним все его друзья непременно начинали полнеть, а он по-прежнему оставался худым. И все его бывшие подружки тоже. Тогда я сделала вид, что не придала сказанному никакого значения, и лишь бросила: «Правда? Должно быть, они слишком налегали на еду!»
