– Раньше, сынок, считай, полсотни лет на его плечах колхоз держался. Сам знаешь, как председателю в ту пору доставалось. Домой только на ночевку являлся. Теперь, как на пенсию оформился, вольный казак стал. В райцентре фабричные удилища купил, две катушки заграничной лески да крючков разных. Сам поплавки сделал из гусиного пера. С домашним хозяйством управится и – к озеру. Говорит, на рыбалке дурные мысли в голову не лезут.
– Здоровье как?
– Слава Богу, врачам не надоедаем. К непогоде у отца в плече осколок ноет, так он у него еще с военной поры лучше барометра погоду предсказывает, – Полина Владимировна внезапно спохватилась: – Ты сильно проголодался? Давай, на скорую руку приготовлю глазунью…
Антон, усаживаясь на табуретку у обеденного стола, с улыбкой сказал:
– Я не с голодного мыса. Вместе с отцом поужинаем.
– Отец заявится после заката солнца.
– Ничего, подождем. Расскажи деревенские новости.
Полина Владимировна тоже присела к столу. Глянув в окно, невесело заговорила:
– Новость, сынок, у нас одна. Несчастье Шиферовых на все лады обсуждается. Не знаешь, за какой грех Клаву убили?
– За легкомыслие, – уклончиво ответил Антон.
– Так я и думала. Легкомыслием она уже в школьные года отличалась. Со всеми парнями в Березовке передружила. Парни к ней липли напропалую. Слишком привлекательная была девушка. Тимофей Макарович и Ксения Родионовна гордились красотой дочери. Рассчитывали, что она поступит в московский театральный институт и станет знаменитой артисткой. А Клава после школы поступила на курсы парикмахеров в Новосибирске. Не зря говорится: не родись красивой, а родись счастливой.
– В Березовку часто приезжала?
– Заглядывала на денек-другой, чтобы похвастаться перед бывшими подружками новыми нарядами. Бывало, спросишь: «Как живешь, Клава?». Она засмеется: «Живу, баба Поля, на большой палец с присыпочкой». И правда, деньги у нее водились постоянно. Приезжала всегда не в райцентровском автобусе, который ежедневно утром и вечером к нам ходит, а на такси. Подарки родителям привозила. Подружкам тоже – кому модную блузку, кому дорогие импортные колготки дарила.
– Одна приезжала, без мужа?
– А был ли у нее муж?… Слушок по селу прокатывался, будто в Новосибирске она выходила замуж за какого-то богача, но быстро заглох. С мужчиной я видела ее всего один раз. Нынче на День Победы утром прикатила в синей легковушке, а вечером укатила. Мужчина, управлявший легковушкой, высокий, представительный и вежливый. Имя и отчество не русские. Я в тот день принесла Шиферовым утренний отцовский улов. Улучив минуту, спросила Клаву: «Замуж вышла?». Она, как всегда, засмеялась: «Нет, баба Поля. Это мой бой-френд». А годов тому «френду» за тридцать с хорошим лишком. Лет на десять старше ее.
– С кем она дружила в Березовке?
– Самой близкой подругой у нее была завклубом Лариса Хлудневская. Не помнишь Лариску?
– Ну, как же, помню.
– Вот и поговори с ней, если хочешь узнать подробности о Клаве. Лариска серьезная, врать не умеет.
– Мне с Клавиными родителями надо как-то побеседовать.
– Тимофея Макаровича с инфарктом сегодня утром «скорая» увезла в районную больницу. А Ксения Родионовна перед твоим приездом пошла к Ларисе Хлудневской за фотокарточками.
– За какими?
– Лариска фотографировала Клавины похороны. Сама она карточек не делает. Заказывает в райцентре. Сегодня обещала привезти… – Полина Владимировна посмотрела в окно и удивленно ойкнула: – Ой, легка на помине! Ксюша Шиферова с фотографическим пакетом шла от Лариски и вдруг повернула к нашему дому.
Ксения Родионовна была не намного старше Бирюкова, но сейчас Антон с трудом узнал односельчанку. Убитая горем, в черном траурном наряде, она походила на пожилую монахиню. Перешагнув порог, Шиферова тихо поздоровалась. Полина Владимировна выдвинула из-под стола табуретку и приветливо предложила:
– Садись, Ксюшенька, в ногах правды нет.
– Я всего на минутку… – присаживаясь, сказала Ксения Родионовна. – Увидела в вашем дворе машину Антона Игнатьевича и решила зайти, чтобы узнать, как идет следствие по убийству моей единственной дочери.
– Следствие идет полным ходом, но убийцы пока скрываются, – ответил Антон.
– Неужели уйдут от расплаты?
– Думаю, что нет. Через недельку-другую отыщем их.
– В Москве и Новосибирске вон какие громкие убийства, а преступников не могут найти.
– Райцентр не Москва и не Новосибирск. У нас спрятаться труднее, чем в большом городе, – сказал Антон и сразу спросил: – А что вы можете сказать о личной жизни дочери?
Ксения Родионовна поправила на коленях пухлый пакет фотофирмы «Кодак». Вздохнув, потупилась:
– Личную жизнь Клава скрывала от нас с отцом. Когда мы спрашивали об этом, отделывалась шуточками-прибауточками. У нее всегда все было «о'кей».
– Меня интересуют Клавины друзья или знакомые мужчины.
– Нам известен только Оскар Эрнстович, с которым дочь приезжала нынче в День Победы. Других ее знакомых в нашем доме никогда не было.
– Может, в разговоре упоминала Ястребова или, скажем, Ястреба?
– Нет. Разговор о мужчинах для Клавы был тайной за семью печатями.
– Почему ей в Новосибирске не пожилось?
– Говорила, что Новосибирск дурной город. В райцентре, мол, и жизнь спокойнее, и зарабатывать можно неплохо.
– Замужеством Клава себя не обременяла?
– Ольга, жена нашего участкового Саши Двораковского, в прошлом году мне проговорилась, будто Клава рассказывала ей, что в Новосибирске выходила замуж за очень богатого бизнесмена. Когда я спросила дочь – правда ли это? – она расхохоталась и показала чистый паспорт. Без штампа о регистрации брака.
Каждый ответ Ксении Родионовны убеждал Бирюкова в том, что о личной жизни дочери она действительно ничего не знает. Чтобы сгладить тягостное впечатление от бесплодного разговора, Антон попросил посмотреть похоронные фотографии. Ксения Родионовна молча подала ему кодаковский пакет. Десятка полтора цветных фотоснимков запечатлели моменты прощания родителей с покойной дочерью, лежавшей в обитом кумачовым бархатом гробу, и устроенные наскоро поминки у свеженасыпанной могилы со стандартным мраморным памятником. Сделанные на глянцевой фотобумаге снимки были отчетливые. Неторопливо рассматривая их, Бирюков легко узнавал односельчан. Не смог он узнать лишь одного рослого парня в черной водолазке, сфотографированного дважды. На одном снимке парень, наклонив коротко стриженную голову так, что не видно было лица, укладывал на постамент памятника букет красных гвоздик. На другом – закрыв глаза, подносил к смуглому лицу с крючковатым носом поминальную рюмку. Показывая этот снимок Ксении Родионовне, Антон спросил:
