Закрыв за собой дверь, Пруденс с облегчением вздохнула. Что за милое прибежище ее кабинет! Шекспир, Милтон и Аристотель с молчаливым укором взирали на нее и улыбались загадочной улыбкой, но она, будто не замечая их, достала рукопись.
Прошло добрых четверть часа, прежде чем Пруденс смогла успокоиться и приняться за работу. Однако вскоре ей помешали. Впрочем, к немалой ее радости. В дверь постучали, и на пороге безо всякого предупреждения появился Даммлер.
— Добрый день, мисс Маллоу, — весело улыбаясь, произнес он. — Мы с Шиллой приносим нижайшие извинения за то, что не пришли в прошлый раз, но у нас были на то серьезные причины.
Пруденс подумала, что Даммлер нашел правильное слово «извинения», поскольку причиной, по ее мнению, была белокурая красавица.
— Но прежде чем сообщить хорошую новость, начну с плохой, — проговорил Даммлер, придав лицу свирепое выражение, совершенно не соответствующее развязному тону. — До меня дошли слухи, что вы не вняли моим предостережениям. Вы снова встречались с нашим набобом. Не отпирайтесь! — Он игриво погрозил ей пальцем. — Кататься по парку в его обществе да еще фривольно держать его под руку! Придется мне с вами и Шиллой быть построже. Вам дай палец, вы откусите и руку. Все вы девушки одним миром мазаны.
— Говорите, что вам угодно, но вы несправедливы к мистеру Севилье.
— Ах, несправедлив? Он так приударил за вами, что о его намерениях не приходится гадать…
— Каждый судит в меру своей испорченности, лорд Даммлер, — сердито парировала Пруденс.
— Ага, попал в самую точку! Сии небесные кущи, полагаю, украшены с легкой руки нашего набоба, или я не прав? — воскликнул Даммлер, глядя на вазы с цветами, стоящие в кабинете. — Когда мужчина засыпает вас цветами, самое время проявить бдительность. Ничего хорошего у него на уме нет. Дальше браслет с бриллиантами, а там — и какая женщина устоит перед бриллиантами? — любовное гнездышко и выезд в парк в роскошной карете с парой гнедых. Уж не прячете ли вы ненароком бриллиантовый браслет в рукаве, а? — Даммлер взял ее за руку и посмотрел на запястье, изображая из себя сыщика.
— Попали, как говорится, пальцем в небо. Может, вы и специалист по этим делам, но в данном случае не там ищите бриллианты. Это было ожерелье, а не браслет. Но мистер Севилья не столь низок, как вы с вашими интрижками.
— Вы шутите. Неужели он посмел…
— Посмел, и еще как! Он предложил мне руку и сердце.
— Пруденс! — Это был крик страсти, хотя и непонятно какой. Даммлер пристально посмотрел на нее, думая, что она шутит, но лицо ее было серьезно. — Милая моя, уж не хотите ли вы сказать, что обвели набоба вокруг своего запачканного чернилами пальца! Что скажет Хетти! Итак, вы обвенчаны и отреклись от постыдного звания старой девы?
— Я не вижу в нем ничего постыдного и не собираюсь отрекаться от него, как вам, я вижу, хотелось бы.
— Но не отвергли же вы его?
— Я не приняла его лестного предложения.
— Пруденс, вы дура! У вас была бы обеспеченная жизнь.
— И ты, Брут!
— Вы хотите сказать, что я говорю как Кларенс? Но он же прав. Вы действительно как сыр в масле катались бы. Хотя, хоть убейте, не могу поверить, что он имел в виду законный брак. Вы уверены, что все правильно поняли?
— Несомненно, а вот вы своим сомнением унижаете меня.
— Да плевать на меня. Главное, что подумают все.
— Как, скажите на милость, я могла принять его предложение, если он такой нестоящий?
— Но если он и в самом деле имел в виду брак, то это все меняет.
— Вы сами называли его ослом.
— Но, заметьте, очень богатым ослом. Мне и самому надо было догадаться по тому, с каким пиететом он относился к вам, что в голове у него не морганатический брак. Но у вас-то что на уме? Уж не за титулом ли вы гонитесь? Почему вы ему отказали?
— Я не люблю его.
— Любовь! Да что такое любовь? Все только и говорят о ней, но существует ли она в реальности? Я не встречал ни одного мужчины, который был бы увлечен больше двух дней одним и тем же предметом нежной страсти, как, впрочем, и ни одной женщины.
— Странно слышать подобное от великого романтика западного мира.
— Романтика, поэзия — это все совсем другое. Это область воображения, в которой мы с вами подвизаемся на пару, каждый на свой лад. Чего проще — любить выдуманный персонаж. Я боготворю Шиллу — был влюблен в нее целую неделю — это для меня новый рекорд. Мы можем создать их такими, какими хотели бы видеть своих идеальных возлюбленных, выбросив всю скуку и изъяны обыденной жизни. Они действуют по нашему мановению, а если мы хотим от них безумия страсти, мы и это можем позволить, зная, что одним росчерком пера можем привести их в чувство. Какое это имеет отношение к любви?
— Мы смотрим на это разными глазами. Я понимаю любовь совсем по-другому.
— И как же?
— Заботиться о ком-либо больше, чем о самой себе.
— Но это не любовь, — это инстинкт, или преданность, или что-то в этом роде; собственно, другое проявление любви к себе. Дети — частица нас самих. А я говорю о любви между мужчиной и женщиной.
— И я о том же.
— В таком случае вы говорите ерунду и, полагаю, сами прекрасно это понимаете, не то не рдели бы как красна девица. Хотя я никогда не понимал женщин. Одно я знаю точно: когда они говорят о любви, они хотят, чтобы вы возили их к их подругам, или покупали им новые украшения, или содержали их. Они всегда чего-то от вас хотят.
— Если женщине нравится мужчина, она берет от него то, что он предлагает. Но я не считаю, что это все имеет какое-либо отношение к любви.
— Вы либо очень глупы, либо слишком мудры. Никак не пойму, что именно. Что же касается Севильи, то здесь у нас с ним общие взгляды. Так он преподнес вам бриллианты, не так ли?
— Да, и я их не приняла. Я не считаю их проявлением любви.
— Не так уж вы разбираетесь в этом предмете, как говорите. Кого вы любили? Этого осла Спрингера, да и его не настолько, чтобы решиться соединить с ним свою жизнь. И не мне принимать уроки любви от ста… хм… от собрата по перу.
— Это не урок, а мнение. Причем продуманное.
— Прошу прощения, мэм. Вы, как всегда, вывели меня на чистую воду. Однако перейдем к хорошей вести. Вы совсем сбили меня с толку своим триумфом над набобом. Речь о другом триумфе. Вашем литературном триумфе.
— Как, вы были у Марри? — Пруденс подумала о новом издании своих книг, так удачно разошедшихся.
— Нет, это Марри зашел ко мне вчера с доктором Ашингтоном на буксире. Вот почему я не смог зайти к вам, как обещал.
— Ашингтон из «Блэквудз мэгэзин»? Он собирается писать о ваших «Песнях»?
— Да, но для вас не это хорошая новость. Он собирается писать о ваших книгах. Он готовит статью о молодых женщинах-писательницах. Вы будете представлять писательниц, я — поэтов, Шеридан — драматургов, хотя молодым его уже не назовешь, но он лучший из живущих ныне драматургов, каких можно сыскать. Хант и Хэзлит — тандем эссеистов. Так что мы в хорошей компании.
