Помешивая соус болоньезе, Бомбер вспоминал их разговор, состоявшийся ранее. Юнис была потрясающей, невероятно интеллигентной молодой девушкой с острым умом и поразительной коллекцией шляп. Он считал необъяснимым тот факт, что у нее никогда не было ухажеров и она ни на кого не имела виды.
– Тебя это беспокоит? – подумал он вслух, не полностью сформулировав вопрос. Выразиться более прямолинейно он не мог.
Юнис стояла в дверном проеме, помахивая соломкой, как кондуктор жезлом, и попивая красное вино из бокала.
– Отсутствие красавца с красной спортивной машиной, персональным органайзером и квартирой в Челси.
Юнис решительно сунула в рот остаток соломки.
Глава 18
– Даме это больше не нужно.
Солнышко поставила чашку с блюдцем на стол и села напротив Лоры.
– Можешь забрать себе, чтобы потом пить из нее чай.
Изысканный костяной фарфор просвечивался почти насквозь, ручку украшали сиреневые фиалки с золотыми крапинками. Лора посмотрела на серьезное лицо Солнышка, заглянула в ее темные глаза цвета патоки. Утром она привела Солнышко в кабинет и в общих чертах поведала, о чем шла речь в письме Энтони.
– Он хотел, чтобы мы присматривали друг за другом, – перефразировала она написанное им.
Она впервые увидела улыбку на губах Солнышка. Девочка с интересом и нетерпением начала перебирать вещи в кабинете – без разрешения, но с такой осторожностью и трепетом, которые успокоили Лору и порадовали бы Энтони. Она держала вещи в своих нежных руках так бережно, будто каждая из них была птенцом со сломанным крылышком. Лора снова подумала о чашке с блюдцем, имеющей картонный ярлык. Она не понимала, как такой предмет можно потерять.
– Мы не знаем этого наверняка, Солнышко. Мы даже не знаем, кому эта чашка принадлежала.
Солнышко стояла на своем:
– Я знаю. Она принадлежала даме, которая не хочет, чтобы ей ее возвращали.
В ее словах не было ни высокомерия, ни раздражительности. Она просто излагала факты.
– Но откуда ты знаешь?
Солнышко подняла чашку и поднесла ее близко к груди.
– Я чувствую. Я не придумываю это в голове. Просто чувствую. – Она поставила чашку на поднос. – А еще у дамы есть птичка, – неожиданно добавила она.
Лора вздохнула. Судьба найденных вещей тяготила ее, словно одежда тонущего человека. Энтони сделал ее своей наследницей, за что она была очень благодарна и чем гордилась, но также она ужасно боялась подвести его. И если судить по чашке с блюдцем, «чувства» Солнышка скорее помешают, чем помогут ей в поисках.
Чашка и блюдце из костяного фарфора. Найдены на скамейке в сквере «Риверия» тридцать первого октября…
Евлалия наконец зашевелилась в кресле, оценивая обстановку помутневшими от старости глазами. Убедившись, что все ей знакомо и сама она вовсе не мертва, а даже бодра, она широко улыбнулась; улыбка расколола смуглое морщинистое лицо, обнажая кривоватые, но все еще белые зубы.
«Спасибо, Господи, за еще один день на этой стороне ворот в рай», – мысленно произнесла она. «И будь ты проклят», – сказала она артриту, пронизывающему болью костлявые ноги, когда она попыталась встать. Да, она была живой, но уж точно не проворной. Она все чаще засыпала в кресле на первом этаже. Второй этаж вскоре стал для нее недосягаемой зоной. Но она старалась побольше двигаться. Это называлось «обрести тихий приют», но она называла это капитуляцией. Трусливое опускание флага побежденным. Но тут ничего не поделаешь. Одна комната с примыкающей к ней ванной; общий холл и кухня. Тебе могут приготовить еду, если ты попросишь. Непромокаемый чехол на матраце на случай ночного недержания. Надев тапочки и схватив костыли, Евлалия прошаркала в кухню, напоминая пожилую лыжницу. Поставив чайник и бросив в чашку пакетик с чаем, она открыла заднюю дверь, впуская солнце. Когда-то она гордилась своим садом. Она сама его спроектировала и разбила, холила и лелеяла долгие годы. Но теперь он, словно непослушный подросток, вел себя как хотел. Как только она открыла дверь, сорока подбежала к ее ногам. Это был самец. Он был взъерошен – видимо, чуть не попался в когти соседской кошке. Но глаза его сияли, и он что-то мягко прострекотал – «ча-ча-ча» – Евлалии, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.
– Доброе утро, Россини, мой друг, – шутливо произнесла она. – Ты за завтраком, я так понимаю?
Он попрыгал в кухню вслед за ней и терпеливо ждал, пока она достанет из банки на сушилке горсть изюма.
– И что бы ты без меня делал? – спросила она, кинув парочку изюмин на пол.
Птица склевала их в секунду и посмотрела вверх, ожидая добавки.
– Иди на улицу, дружок, – сказала Евлалия и бросила оставшийся изюм за порог.
Она взяла чай и пошла в гостиную, медленно передвигаясь с помощью одного костыля, там осторожно опустилась в кресло. В комнате было полно безделушек: странные, но красивые побрякушки и украшения. Евлалия всю свою жизнь была сорокой, ей надо было, чтобы все вокруг блестело и искрилось. Но ей также нравились бархат, магия и мрак. Однако уже наступило время попрощаться с ними. Эти вещи были ее сокровищами, и она сама решит их судьбу. С собой она их брать не будет. Но она даже не допускала мысли, что ее вещи заберет водитель белого фургона по имени Дейв – «Чистка дома: мы можем все!» К тому же из-за некоторых вещей у нее могли возникнуть неприятности. Не все они могли находиться здесь. Ее шкаф был полон скелетов. В прямом смысле.
Когда она наконец наполнила клетчатую сумку на колесиках отобранными предметами, уже наступил полдень. Ноющие ноги, немного расходившись, теперь, когда она направлялась в парк, двигались свободнее. Она избавится от этих вещей. Оставит их там, где другие смогут их найти, – столько вещей, сколько поместилось в сумку. А остальные не достанутся никому. Был будний день, и в парке были только парочка выгульщиков собак и один бедняга, который все еще спал на подмостках для оркестра. За Евлалией никто не наблюдал, когда она раскладывала на низенькой ограде декоративного фонтана четыре снежных шара, череп кролика и золотые карманные часы. Углубившись в парк, она спрятала в нише возле мемориала воинской славы два церковных серебряных подсвечника, чучело горностая и позолоченные вставные зубы. Пенис мумифицированного кабана и музыкальную шкатулку из Парижа она оставила на ступеньках возле пруда, а фарфоровую куклу-невесту с пустыми глазницами – на одной из детских качелей. Один хрустальный шар закатился в каменную поилку для птиц, а шляпку-котелок с вороньими перьями она разместила на солнечных часах. Чаша черного дерева для проклятий нашла свое место под платаном, чьи листья ниспадали каскадом алого, оранжевого и желтого цветов. И она продолжала это свое занятие, пока почти опустошенная сумка на непрочных колесах не подпрыгнула за ее спиной. Она присела на деревянную скамью и удовлетворенно выдохнула. Она завершила работу – почти. Последним предметом была чашка с блюдцем из костяного фарфора, украшенная фиалками и позолотой; она стояла рядом с ней на скамейке. Чашка задребезжала от толчка после взрыва, который произошел через две улицы от парка; он убил почтальона и серьезно травмировал прохожего. Темный столб дыма испачкал послеполуденное небо, и Евлалия улыбнулась, вспомнив, что не выключила газ.
