Клара у Карла Кораллы украла.
Экспериментаторство с рифмами для глаз, а не для ушей.
Но я не пытаюсь выгородить себя за чужой счет. Нисколько. Я только в желаниях своих поэт, а опорой, как видишь, выбрал прозу.
И продолжаю надеяться, что когда-нибудь все закончится, я навсегда захлопну красную тетрадь, и пару, а может, тройку месяцев спустя кто-то из твоих знакомых принесет тебе пухлый номер «Современника» или «Нового мира», а еще лучше — «Звезды Востока», в который чудесным типографическим образом перепорхнет содержание красной тетради: «Лола, ты читала про кремлевских жен? — спросит знакомая. — Такой ужас! Держи, пощекочешь на досуге нервы». И как только ты отвернешь обложку, так скакнет в твой зрачок четырьмя столь знакомыми буквами: «Я здесь!»
Мне хочется быть узнанным как можно скорее. Вот почему ту малость, которой обладаю, — твое имя, я выношу в заглавие и ужинаю, не отрываясь от рукописи, соря на нее крошками бутерброда. Вновь красный прямоугольник тетради на столе оказывается тем самым, и единственным, окном, через которое можно рассмотреть множащихся бесов, насылающих на меня разнообразные сомнения: что ты никогда не материализуешься, что, несмотря на мое доселе все побеждавшее упрямство, подобравшаяся к собственному экватору книга так и не состоится, что я занялся отчаянной чепухой. Самый крупный бес среди них — тот, что ведет подсчет минувшего времени. Глядя на него, я пробую улыбнуться. Хотя внутренне… нет, об этом лучше ни слова.
Снимаю с руки часы и перевожу стрелку на три оборота вперед. Глядя на цыкающий круг циферблата, воображаю, чем ты в данный момент занята: стучишь пальчиком по калькулятору у себя на работе, сидишь на берегу пруда на пустынной стороне улицы Авиценны, ругаешься с младшей сестрой… Откуда такие сведения, спросит нас некто третий? Разумеется, из первоисточника, отвечу я. Чем дальше катится колесо моей истории, тем меньше в ней достается работы авторскому воображению.
«Сев за стол в пустеющем ресторане, я принялся есть холодную мерзость люля-кебаб. Со сцены объявили: „Следующей песней Алик дарит всех своих друзей!“ Музыканты заиграли „А можно, Россия, остаться с тобой?“ Меня это так развеселило, что я хотел пойти побрататься с этим самым Аликом и его друзьями. Если бы не усталость и зверский аппетит, ей-ей присоединился бы к их неугасающему банкету. Вслед за исполнением „России“ лидер ресторан-бэнда объявил: „Теперь мы поздравим Лолу с днем рождения и исполним нашу лучшую песню!“ Тут же в пространство перед сценой выскочила сама „Лола“, дылда в длинных штанах. Принялась угловато дрыгаться, немилосердно глумясь над ритмом музыки. Пару раз подмигнула ножке стола, за которым я сидел, дожевывая кебаб и пригубляя минералку с пузырьками. Вот видишь, есть на свете места, где твое имя весьма популярно. Им там называют не только людей, а еще и заведения для почтенной публики. Например, кафе на автостанции в твоем городе — первое, что я увидел, когда вышел из облака пыли, поднятой колесами автобуса».
Прости за то, что бесконечно возвращаюсь к одной и той же теме. И ты, третий, тоже прости! Но что у меня есть, кроме имени? Лола. Л-о-л-а. Лолалолалола. Лоуа.
Воскресенье началось с лучшего, несмотря на то что сам по себе воскресный день — наихудший в неделе. Он свободен от каких-либо обязательств, которые приятно динамить, угождая пленившему тело ватному оцепенению. Лежишь себе в постели и можешь не вставать. Незачем. Хочешь завестись с самого утра — вскочить, прикрикнуть на потерявший голос будильник, торопиться куда-нибудь — и не можешь. Некуда. Воскресные мотивы звучат уже накануне, когда чувствуешь, что усталости нет, и ты грустишь, заранее зная мучения утреннего похмелья лени. Вместо того чтобы поминутно дегустировать отдых свежим ощущением, будешь бродить взглядом по замершим в комнате предметам и с неприязнью думать о необходимости влажной уборки. Потом проголодаешься и тут уже не сможешь себе отказать — пересчитав собранные по разным карманам деньги, отправишься в торговый центр, где, без энтузиазма оглядывая прилавки мясного и молочного отделов, зайдешь в кафетерий, чтобы съесть пару сосисок, выпить кофе с пирожным и забыть о еде до вечера. Страдальцы собственной неорганизованности, они же убийцы времени, слоняются весь день напролет из комнаты в комнату в поисках дела, и в лучшем случае это заканчивается взятым напрокат конспектом пропущенной лекции. В худшем — нетрудно догадаться.
Думаю, что человек теряет утонченность не только в грубом действии, но в не меньшей степени излишне доверяя естественной силе настроения, ведомый самим собой на соблазнительную встречу со своим портретом в образе фарфорового таракана.
«Хватит думать — голова треснет», — звучит с порога знакомый голос. Николай вернулся! И не один! За ним в комнату проходит молодая женщина, с интересом разглядывающая стены нашего жилища и то, что в них помещено. При этом мне достается внимания чуть больше, чем «Бегущему по лезвию» Харрисону Форду, но значительно меньше, чем другому Николаю, запечатленному во время декламации «К***» со сцены актового зала в десятом классе средней школы. Женщина одета в роскошное белое платье с узкой юбкой и длинными рукавами с пуховой оторочкой. На ногах у нее блестящие белые туфли с маленькими золотыми кокардами. Николай выглядит ей под стать: приталенный черный костюм, рубашка с узкой бабочкой, ботинки заслоняет спинка кровати, на которой я лежу, но их лаковое сияние освещает его идеально выбритый подбородок. Николай улыбается с редко свойственным ему смущением, и я догадываюсь, что белизна стоящей с ним рядом незнакомки не какая-нибудь, а подвенечная. Николай знакомит нас: спутницу зовут Катя, она подходит, протягивает руку, и я приветствую ее, словно шагнувшую со мной через пробуждение фею. Такие мне редко снятся. Николай прерывает наше рукопожатие словами: «Одевайся, сонный принц. Можешь взять мой галстук. И никаких водолазок. Мы пока зайдем к Юре с Оксаной».
