— Что?
Я не понял вопроса.
— Вы знаете кого-нибудь из криминальной среды? И… — Грунин запнулся. — Да нет, не может быть. Они же вас проверяли, мы проверяли. Я понимаю, конечно, что вы с вашими возможностями… Но такие вещи нельзя скрыть, невозможно. Если бы эти связи были, то это было бы… Или все-таки…?
Он посмотрел на меня чуть ли не с мольбой.
— Что вы имеете в виду?
— Возможно, вы знаете этих людей: Савин Федор Павлович, Шацких Андрей Юрьевич, Вахиб-Заде Анвар? Ничего не говорят фамилии?
— Нет. А в чем дело?
Я не столько слушал, что он говорит, сколько удивлялся его поведению: я никогда не видел своего адвоката таким — то ли растерянным, то ли испуганным.
— Правда нет?
Я невольно улыбнулся:
— Нет.
Он протянул мне фотографии.
Я знал этих людей.
Я знал этих людей, но тогда их лица были другими, не в фас и профиль, как сейчас, нет: они были перекошенными от злобы и вожделения, они исходили слюной, они были гораздо отвратительней.
Я вдруг испытал нечто странное. Какую-то нехорошую радость, что ли. Поднял взгляд на адвоката:
— Да, я их знаю. Это те, что… были в камере.
Он шумно выдохнул.
— Да, но, возможно, вы были знакомы с ними раньше?
Я снова покачал головой, пристально вглядываясь в него. Пусть сам скажет.
Он отвел взгляд. Помолчал.
— Савина позавчера нашли в камере со вспоротым брюхом, как будто он сделал себе харакири. Кроме того, ему… — Грунин нервно засмеялся. — В лучших традициях. Ему отсекли голову.
Он снова взглянул на меня.
— Это тот, который со звездой?
— Да.
Он снова помолчал.
— Шацких выкололи глаза. И… вскрыли ребра, похоже, каким-то хирургическим инструментом, вырвали сердце. Ужасная картина.
— А это такой тощий, прилипала.
— Да. — Он кивнул на фото. — Он вроде шестерки у них.
— А третий?
— А третий… С ним вообще… Знаете, я многое видел. Работа такая. Но чтобы… Ему аккуратно вырезали гениталии и засунули в рот. — Грунин поперхнулся, бросился к помойному ведру. Его вырвало. — О Господи. Что… что вы с ними сделали, Игорь Рудольфович?
— Я?
— У вас там что-то… произошло?
Я не ответил. Встал, прошелся по камере. Обернулся: Грунин все так же смотрел на меня.
— Вы считаете, что это я?
— Нет. Ни в коем случае, нет. Хотя, какое нет, да. Да, считаю. А кто? Савин, он же Савва — коронованный вор в законе, смотрящий региона. Там еще был один грузин, тоже не из мелких. Они с начальством согласовали, что будут сидеть в общей — какие-то дела… У вас, судя по всему никаких контактов с ними, и вообще с кем-либо из этой братии не было, но я почему-то решил, что это вы. Больше некому. У них там тоже постоянные разногласия, своя борьба за власть, вы же знаете. Но чтобы так… Это не принято. И это какой-то знак. Это… это вы, больше некому.
Мне отчего-то стало смешно.
— И как вы думаете, я?..
— Не знаю. — Он посмотрел на меня каким-то наивным взглядом. — Не знаю. Там в камере ужас, что-то вроде бунта, всех по другим рассовали. Говорят, никто ничего не видел. Просто — тьма, крики, какой-то вихрь, это все в один голос говорят, и все. Все те, кто там был, кажется, свихнулись. Ведут себя как-то странно. Словно боятся чего-то — один света, другой — темноты, третий — людей вообще, четвертый ревет уже третий день благим матом… вы что с ними сделали, Игорь Рудольфович?
Я почувствовал взмыв в груди. Ощущение, не сравнимое ни с чем. Воодушевление, легкость.
— А зачем вы меня спрашиваете, что там произошло, если знаете? Или вас интересует, как это произошло?
Он отвел взгляд.
— Гм…
— Ну так?..
Ситуация отчего-то забавляла меня больше и больше.
— Вообще-то, я думаю, что все знаете только вы, Игорь Рудольфович… Может, расскажете?
Я покачал головой.
— Хорошо. Но — зачем?
Я сцепил пальцы, щелкнул ими — дурная привычка, от которой меня, казалось бы, излечила любимая — и подошел к нему вплотную. Так, что наши глаза оказались на расстоянии в несколько сантиметров.
— Что, страшно?
Он сглотнул.
— Да.
— Будете дальше меня защищать?
— Д-да.
Я рассмеялся. Я расхохотался во всю мощь своих легких, громко и раскатисто. Он сначала недоверчиво смотрел на меня, потом неуверенно улыбнулся и, наконец, так же неуверенно — стал смеяться вместе со мной. Какое-то время мы хохотали, как безумные.
Вот почему Пшенка был таким. Вот почему он хотел компромисса.
— Вот что, Сергей. Выбросьте все это из головы. Ничего такого, за что я бы себя упрекал, у них в камере не произошло. И, разумеется, я не имею к этому ни малейшего отношения. Сами посудите — кто я такой, чтобы расчленить трех человек, а еще тридцать — заставить тронуться рассудком?
— Да, конечно…
— Поэтому расслабьтесь и делайте свою работу.
— Да.
Я выпроводил Грунина, чтобы собраться с мыслями.
Не тут-то было — следом за Груниным явился Вакуленко.
Этого, конечно, ничто не могло смутить: войдя в камеру, он долго смотрел на меня, не скрывая удовольствия.
— Здорово вы их, Игорь. По всей строгости закона, уж не знаю какого, очевидно, вашего личного.
— Вы о чем?
— О том, о чем весь СИЗО говорит. О смертях в тридцать пятой.
— Вы тоже думаете, что это я?
— Не думаю, Игорь, а знаю. Вы. И не прибедняйтесь, вам это не идет. Одного авторитета, одного на подхвате, одного бойца. Отличная работа. Не хотите рассказать, как именно?
Я невольно улыбнулся:
— Я тут ни при чем.
— В самом деле? Ну да, вас же в камере уже не было — очень тонко. Вы не поверите, я сам не могу ответить себе на вопрос: как вы это сделали? Не дьявол же вы в конце концов, а? Ну а если да, то, выходит, я продал вам душу? — Вакуленко разразился громким смехом. — Вы молодец, Игорь. Вы такой молодец. Мы с вами таких делов понаделаем! Мы удвоили тираж благодаря сотрудничеству с вами, а это… Это просто бомба. Ну расскажите, как, не томите, а?
— Я же вам сказал…
— Ну ладно. Не вы. И жену не вы. Она сама вас схватила за… руль. Впрочем, простите, Игорь, зарапортовался. Что ж, придется самому домысливать. А лучше бы чтобы вы.
