В кабинете нас поджидала молоденькая и очень вежливая особа, какими-то ветрами занесенная в Вермонт из Буффало. Каждую свою фразу она сопровождала обязательными «сэр» или «мэм».
– Я чувствую себя безнадежно древним, когда ко мне обращаются «сэр», – не выдержал я наконец.
– Да, сэр, – улыбнулась она в ответ. Затем барышня занялась изучением УЗИ на экране, проводя при этом всевозможные измерения и указывая нам порой на тот или иной орган.
– Ну что, мэм, вам хотелось бы знать, кто это? – спросила она наконец, проверив, что только можно.
Эрин ответила согласием.
– А вам, сэр?
– Разумеется, – хмыкнул я. – Мы поспорили на серьезную сумму.
– Тогда подойдите сюда и скажите, что вы видите. – Она подвела курсор к центру экрана.
Я внимательно вгляделся в изображение.
– Рука?
– Именно! – вежливо улыбнулась она. – Это рука. Пять крохотных пальчиков, прикрывающих то самое место, которое нам нужно увидеть.
– А нельзя это как-то подвинуть? – поинтересовался я.
– Нет, сэр. Я уже пыталась.
– А если взглянуть на картинку под другим углом?
– Не получится, сэр.
Я ошеломленно потер лоб.
– Но вы хотя бы можете предположить, кто там у нас?
– Да, сэр, – усмехнулась она. – У вас ребенок. А месяца через четыре вы выясните, мальчик это или девочка.
Я взглянул на Эрин, после чего вновь уставился на экран. Четыре долгих месяца? Я хотел знать пол малыша прямо сейчас! Мне нужен был мой доллар (Эрин и так выиграла семь последних пари).
– И все же, опираясь на свой опыт, не могли бы вы сделать более-менее обоснованное заключение? – сделал последнюю попытку я.
Она мягко улыбнулась, подбирая нужные слова.
– Да, сэр, – промолвила она наконец. – Опираясь на свой опыт и данные статистики, могу утверждать… пятьдесят процентов за то, что это будет мальчик.
– Мальчик! – радостно воскликнул я. Эрин только захихикала. Быстро проведя в уме кое-какие подсчеты, я тоже не сдержал смеха.
Из больницы мы уехали в полном неведении относительно того, будет ли это мальчик или девочка. И только в одном мы не сомневались: наш будущий ребенок абсолютно здоров. А это, если уж на то пошло, и было для нас главной новостью!
* * *
Неделей позже, когда мы встретились с отцом для очередного занятия, я удивил его неожиданным подарком. После того как он вручил мне очередную стопку карточек, я передал ему фотографию в рамке. Это был ультразвуковой снимок его будущего внука. Не лучший из тех, которыми снабдила нас врач, но тоже очень неплохой. На нем хорошо просматривалась повернутая в профиль головка.
Лондон не скрывал своих чувств.
– Знаешь, у него твой забавный подбородок, – заметил он. – Ты унаследовал его от матери.
– Или у нее, – поправил я отца. – Мы еще не знаем, кто это будет.
Пока мы шли к стартовой площадке, я рассказал о нашем визите в больницу.
– Благодаря этому посещению вся беременность вдруг стала такой реальной. Я и правда очень скоро стану отцом.
– Пять месяцев назад это приводило тебя в ужас. Ты по-прежнему боишься?
Я стряхнул с ботинка комочек земли.
– Да, боюсь. Я все еще не чувствую, что готов к отцовству. Но теперь, по крайней мере, я могу взглянуть своим страхам в лицо.
Мы встречались с отцом уже в пятый раз, и сегодня он решил немного сменить тактику. Вместо того чтобы самому определить предмет урока, он спросил, что именно хотел бы я изучить за игрой в гольф. Но сколько я ни ломал голову, ничего путного мне на ум не пришло.
– Может, придумаешь что-нибудь, пока будем играть, – утешил меня Лондон. – Пошли. Нам пора начинать.
Наш раунд растянулся на четыре с половиной часа. Мы просто играли, не ставя перед собой никакой другой цели. По мере того как мы продвигались от лунки к лунке, в голове у меня созрел интересный вопрос. Немного подумав, я рассказал отцу про женщину из лаборатории, которая вела себя с такой непоколебимой любезностью.
– Было очень приятно поговорить с ней, – заметил я. – Благодаря ей мы с Эрин вдруг ощутили собственную значимость. Доводилось ли тебе встречать подобных людей? По-настоящему милых?
– Да, мне встречались очень славные люди. Не так уж часто, но бывало.
– Как думаешь, это наследственное? Или подобные качества можно приобрести? Мне бы очень хотелось, чтобы мой ребенок вырос таким человеком.
Лондон задумчиво потер щеку.
– Понятия не имею, – честно ответил он. – Никогда не думал на эту тему.
Странно было видеть отца в хорошем расположении духа. Чаще всего эмоции его были далеки от радужных. Сторонний наблюдатель еще мог ошибиться, но я-то чувствовал, как за невозмутимой внешностью вскипают гнев или раздражение. Тем не менее сегодня он изо всех сил старался вести себя как можно лучше. Давалось ему это с трудом, и все же он хотя бы пытался. Этот новый Лондон походил на луч солнца, пробивавшегося сквозь зимние тучи Вермонта. Приятно, что и говорить. Вот только не ясно, надолго ли.
– Если это наследственное, остается надеяться, что передается оно не от деда по отцовской линии, – заметил я с легкой насмешкой. – Иначе у бедняги не будет ни малейшего шанса.
Остаток раунда мы говорили о чем угодно – о политике, спорте, авто, спортивных машинах, работе и даже мифическом существе, обитающем в озере Шамплейн[23], – но только не о детях. По завершении восемнадцатой лунки я вдруг ощутил то, чего не чувствовал прежде на поле для гольфа: мне было жаль, что игра подошла к концу.
После игры мы устроились в клубном ресторане, чтобы перекусить хот-догами. Смахнув с губ остатки горчицы, Лондон неожиданно возвестил:
– Это не наследственное! Я пришел к такому выводу во время игры.
– Чудесно, – сказал я, дожевывая последний кусок. – О чем это ты, кстати?
– Любезность нельзя унаследовать. Ее можно приобрести.
Вот оно что! Оказывается, все это время он обдумывал мой вопрос.
– Почему? – поинтересовался я. – И как, если уж на то пошло?
– Подумай сам. Как в гольфе именуют любезность?
Я нахмурился и признался:
– Понятия не имею.
– Этикет, Огаста. Это называют этикетом. Придержать флагшток для других игроков, пропустить вперед тех, кто играет быстрее, не отвлекать разговорами противника, пока тот готовится к удару. Мы называем подобные правила этикетом, но в целом все сводится к тому, чтобы проявлять любезность. Гольф – игра вежливых. Мы бы добились гораздо большего, если бы и в жизни вели себя так, как на поле.
