– Из металла? – сомневался Зороастр. – Не полетит! Нужно из чего полегче.
– А крылья у него были неподвижны, – вспоминал Леонардо.
– Но все птицы, взлетая, машут крыльями! – упорствовал Томмазо.
– Ну а когда парят? К тому же кости у птиц заполнены воздухом, они ведь легчайшие.
– Вот и я об этом толкую. Из бамбука или тростника надо делать, – продолжал гнуть своё Зороастр де Перетола.
Леонардо показал ему ещё один рисунок – устройство, что позволит прыгать с любой высоты, не рискуя убиться насмерть. Томмазо почтительно – двумя пальцами – взял из рук Леонардо листок бумаги и долго изучал чертёж, прежде чем спросил:
– Из какого материала думаешь делать?
– Из плотной ткани. Парусина или тент. Каждая из сторон, равно как и высота, должна составлять двенадцать длин руки.
– Ну что ж, это сможем, – погрузив мозолистую пятерню в жёсткую шевелюру, согласился Томмазо.
– Ничто не двигается само собой. Дабы поднять в воздух аппарат, требуется особая сила, – размышлял Леонардо, – у птиц это сердце, кое разгоняет кровь и питает мышцы. Машине тоже нужно сердце.
Как его сделать, он не знал.
Два года назад он записался свободным живописцем в гильдию святого Луки, но жить остался в боттеге Вероккьо – переезжать в дом сера Пьеро не захотел. Франческа, вторая жена сказанного, умерла год назад. Также тихо, как жила, она с виноватой улыбкой ускользнула в другой мир. Незаметная, будто тень, дочь чесальщика шерсти так и не смогла стать госпожой в доме нотариуса Синьории и родить серу Пьеро законного сына. Зато третья – Маргерита – дочь Франческо ди Гульельмо – настоящая хозяйка. Крикливый голос её с утра до вечера заполнял все этажи дома. Казалось, она могла быть одновременно во многих местах: и кухарку бранила, и отдавала указания садовнику, и обсуждала с соседкой городские новости, а потом часами высиживала на балконе под палящим солнцем, высвободив через дыру в соломенной шляпе тусклые волосы, обильно смазанные отстоем белого вина с оливковым маслом для придания им золотистого оттенка. Будучи женщиной небольшого ума, она и не пыталась скрывать неприязнь к Леонардо. При его появлении в доме и без того тонкие губы её сливались в дрожащую линию, а она молча удалялась с гневно-выпрямленной спиной. Когда живот с законным наследником сера Пьеро да Винчи стал горделиво показываться в дверях прежде её самой, Леонардо и вовсе перестал бывать в этом доме. Своих денег на открытие мастерской у него не было, а деньгам главного нотариуса счёт теперь вела Маргерита.
Леонардо остался жить в боттеге Вероккьо, и заказ монахов из Велламброзо – запрестольный образ «Крещение Христа» они выполняли вместе. Вероккьо доверил ему изобразить одного из ангелов и пейзаж, а фигуру Христа позволил лишь расписать красками по своему рисунку. Леонардо полюбил работать маслом, усвоив сию манеру у фламандца Ван дер Гёза, подглядев в прошлом году, как оный расписал алтарь Портинари. А Вероккьо оставался верен темпере. Своего ангела Леонардо переписывал уже в третий раз. Он подходил к зеркалу и долго вглядывался в собственное отображение. За слоем амальгамы ему чудилось лицо мальчика с воздушными локонами и пытливыми глазами. Таким и получился ангел – с нежным лицом и мудростью старца во взгляде.
– Не боишься испортить, чрезмерно улучшая? – раздался за спиной насмешливый голос Сандро Боттичелли1.
У него собственная боттега, и ему благоволит Лоренцо Медичи. Пять лет назад ему отдали большой заказ для украшения судейских кресел в зале заседаний Торгового суда, хотя взять его тогда хотел Вероккьо, а в прошлом году «Святой Себастьян» Сандро украсил колонну в церкви Санта-Мария-Маджоре.
– Твой ангел словно живой, – восхитился друг.
– А про пейзаж что скажешь? – спросил Леонардо и замер в ожидании, поскольку ждал оценки своей первой большой работы.
– Растряси краску по холсту, не хуже будет, поверь мне, – рассмеялся Боттичелли.
– Тебе не нравятся пейзажи, ибо ты думаешь, что искусство их создания постигается легко и быстро. Но ты ошибаешься, – обиделся Леонардо.
– Возьми к примеру пейзажи, коими Гоццоли украсил дворец Медичи. Какая, скажи, от них польза? Фигуры на этих картинах настолько хороши сами по себе, что могут быть на любом фоне.
– Ты заблуждаешься, Сандро, – возразил подошедший к ним Вероккьо, – пейзаж показывает человека как часть природы. В этом и есть гармония.
– Однако красота изображённой фигуры превыше всего, – настаивал Боттичелли. Иногда этот мечтатель делался невыносимо упрямым.
– А я думаю, что художник должен любить всё, что составляет предмет живописи, – сухо молвил немногословный Вероккьо и добавил, улыбаясь, дабы не разжигать ссору: – В одном ты прав, Сандро, ангел Леонардо в самом деле великолепен, – он подошёл к картине ближе и, всматриваясь в неё, сказал:
– А помнишь, когда-то давно ты спросил, знаю ли я живописца по имени Леонардо да Винчи, а я не знал, что тебе ответить? Но сейчас я говорю тебе: да! Знаю! Вот он стоит перед нами, – прищурил и без того крохотные глаза. – Может, в этом есть и моя заслуга? Леонардо, – продолжал он, и голос его зазвучал возвышенно, – больше мне нечему тебя научить. В живописи ты превзошёл меня.
Вероккьо взял с мольберта кисть и нарочито театрально (режиссёр всех праздников во Флоренции!) преломил её о колено.
Леонардо покраснел от неожиданной похвалы учителя, по обыкновению скупого в выражении чувств. Слова Маэстро были ему приятны, но дабы скрыть неловкость, он со смехом, подражая хрипловатому голосу Вероккьо, обратился к Боттичелли:
– Сандро, ты так и не объяснил нам, почему у тебя предметы второго плана кажутся меньше предметов третьего плана.
Все рассмеялись.
– А как ты будешь подписывать свои работы? – спросил Вероккьо, размашисто черкнув имя в левом нижнем углу картины.
Сей вопрос смутил Леонардо. Он не думал прежде об этом. Люди дали ему имя, и он отзывался на него, посему как не помнил прежнее, а женщина из прошлого, что так часто приходила во сне, только улыбалась и молчала.
Много лет назад, когда он только начинал обучение в боттеге, в памяти всплыло неизвестное ему доселе имя – Леонардо да Винчи, кое (и сомнений на сей счёт не было) носил величайший живописец. Он захотел увидеть картины оного, но Вероккьо только глянул с удивлением из-под кустистых бровей и задал ему в тот день черновой работы более, чем обычно.
А Леонардо тогда подумал: ежели многие прибавляли к имени название мест, откуда были родом, то, стало быть, и он может называть себя Леонардо да Винчи?
Но подписывать этим именем работу не решился. Только в нижнем углу оставил силуэт взлетающей птицы.
От размышлений его отвлёк Боттичелли, предложив пойти вечером в сады Сан-Марко, где собирались поэты и философы из Платоновской академии. Сандро часто бывал там, и Леонардо давно желал войти в круг друзей Медичи. Он даже приобрёл книгу Марсилио Фичино2 «О бессмертии души».
