Мужчина поднялся и привычно выполнил пятьдесят три отжимания. Его ноги были красивые и мускулистые, а ягодицы крепкие и подтянутые.
— Жизнь диктует всем свои жестокие правила. Когда-нибудь ты поймешь это, а может, и не поймешь. Я был в пионерском лагере в сорок восьмом году, вскоре после войны. Мальчишки из шестого отряда получили разрешение плавать в прозрачных водах озера Комсомол. Особенность этого озера заключалась в том, что мягкое песчаное дно резко обрывалось, и ребята придумали себе забаву — спихивать на глубину тех, кто не умел плавать. Мы, младшие пионеры, плавали в пруду номер шесть. Это был маленький и грязный водоем с мутной и противно теплой водой. Однажды, когда мы как раз плескались в своей луже, послышался страшный взрыв. Он прогремел где-то совсем рядом. Кто-то звал на помощь, и мы увидели, что на берегу собралась плотная толпа, образовавшая кольцо. Мы, конечно, тоже побежали, чтобы узнать, что произошло. Там, на песчаном берегу, стояла плотная гудящая толпа. Я попытался прорваться сквозь нее, но ребята постарше оттолкнули меня. И тогда на берегу появился старший вожатый, этакий верзила. Он стал расчищать себе путь в центр событий, и в этот момент я тоже успел заглянуть внутрь кольца. И что же я увидел? Там лежал Юра, тихо-тихо, и у него не было ноги. Он только дрожал, а из его рта не доносилось ни звука. Вожатый приказал всем разойтись. Кто-то побежал за машиной. Пришел еще один вожатый с бинтами. Верзила поил Юру водкой, и водкой же промыл его изорванную культю. Потом Юру увез грузовик. На следующий день никто больше не говорил об этом. Парни нашли на дне озера мину и выбросили ее на берег, где Юра, сопляк, строил свои песочные замки. Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!
С неба струился бледный свет. Девушка решила сходить в город. Мужчина же захотел остаться в поезде, ему надо было побыть одному.
Девушка прислушивалась к весенней тишине, вздохам тающего на крышах снега, плачущим водостокам с трескучими звонкими каплями, ручейкам, бегущим по мокрым дворам, к грустному воробьиному писку, доносившемуся с заснеженных веток рябины. С крыши кособокого многоэтажного дома свисали огромные двухметровые сосульки.
На обочине улицы стояло несколько припаркованных машин: одни припорошились недавним пушистым снегом, другие от сильных морозов покрылись матовым слоем инея. На автобусной остановке сидела женщина, держа в руках стопку хлебных караваев.
Вечером девушка зашла в коктейль-бар «Великая Революция». Там было много студентов, которые приходили и уходили, то и дело впуская внутрь морозный воздух. Она попробовала молочный коктейль, рецепт которого председатель Совета Министров СССР Косыгин привез из Прибалтики. Коктейль был холодный и сладкий. Девушка смотрела на проржавевший навесной замок на холодильнике и думала о Москве, о ее влажных дворах, пахнущих болотами квартирах, входных дверях со множеством звонков. Сразу после выпускных экзаменов она поступила в Хельсинкский университет и вместе с подругами Марией и Анной стала подыскивать подходящее учебное заведение в Москве, чтобы продолжить обучение именно там. Все это потребовало больших организационных усилий. Мария и Анна поселились в гостевом доме при консерватории, она же — в общежитии техникума. Маленькую душную комнату она делила с датчанкой Леной. Лена изучала геологию, девушка — археологию.
С первых лет учебы она мечтала поехать в Сибирь, пройтись по следам Пялси, Рамстедта и Доннера[1], найти те святые места, о которых писали эти исследователи. Когда ее дипломная работа была уже почти готова, она стала писать заявления, заполнять анкеты, собирать необходимые подписи, печати и рекомендации из Хельсинки и Москвы. Но все оказалось напрасным, территории были закрыты для посещения иностранцами. Тогда Митька предложил поехать вместе на поезде, который пересекает всю Сибирь и идет до самой Монголии. Сперва она отказалась, но потом загорелась, прочитав о найденных Рамстедтом и описанных Пялси наскальных рисунках недалеко от Улан-Батора.
А потом все пошло наперекосяк.
Холодный свет приближающегося вечера опускался на заснеженные улицы, к подъездам невысоких домов, построенных еще во времена Екатерины Второй. Во дворе старого красивого здания стояла аккуратно сложенная поленница. Забор вокруг гостиницы покосился, а все окна были покрыты морозными узорами. Девушка вошла в холл, украшенный величественной композицией из бумажных цветов, расположенной в центре. Настроение было обломовское, за окном по-прежнему шел снег. Справа от стойки администратора висела в траурной рамке раскрашенная вручную фотография солидной дамы с двумя медалями на груди.
Девушка прождала не менее часа, прежде чем из комнаты для персонала выплыла молодая администраторша в ондатровой шапке и щедро накрашенными губами. Терпкий запах одеколона окружал ее со всех сторон, словно облако. Она даже не взглянула на девушку, а ходила взад-вперед, делая вид, что ужасно занята. Когда же девушке наконец удалось вручить ей свой гостиничный ваучер, она вновь удалилась в комнату для персонала и пробыла там по меньшей мере час или два.
Гостиничный номер находился на третьем этаже. Коридор был до отказа забит сломанной мебелью и деревянными ящиками, среди которых стоял большой красивый красный диван. На стене висела бумажная копия «Бурлаков на Волге» Репина. Пожилая дежурная по этажу спала за маленьким столиком.
Номер был душным и тесным. Девушка открыла форточку. Весенний ветер ворвался в комнату и стал трепать светло-желтые занавески. Из окна открывался вид на соседний парк.
Накрахмаленные простыни были белыми и свежими, в туалете стоял спрей от клопов. Девушка разделась и юркнула в чистую постель. Она смотрела на раскачивающийся между занавесок пластмассовый спутник и заснула, убаюкиваемая гулом газовой колонки.
Проснувшись, она пододвинула кровать к окну, раздвинула занавески и долго лежала. Внизу через парк шла дорога, посыпанная красным песком. Вдалеке лежал небольшой пруд, закованный прозрачным и гладким льдом, — снег с него сдули апрельские ветра. В самом центре водоема застыла бронзовая рыба — наверное, летом из ее приоткрытого рта бил фонтан. На ветках кленов пронзительно верещали свиристели. Они качали хвостами с желтыми полосками, время от время встряхивали хохолками, срывались вдогонку за троллейбусами и трамваями, а то и поднимались высоко в небо и следили оттуда за жизнью города, чтобы потом снова вернуться назад, на ветки и мокрые спинки скамеек в парке.
Ближе к полудню из репродуктора, прикрепленного проволокой к столбу ворот, ведущих в парк, зазвучала симфоническая поэма Клода Дебюсси «Послеобеденный отдых Фавна». Вскоре в парке появились старики, которые принялись стучать костяшками домино. Потом пришли старушки. Каждая из них, прежде чем сесть, постелила на скамейку платочек.
Девушка пообедала в гостиничной столовой: борщ, сметана и черный хлеб. Она смотрела на висящую под потолком и похожую на огромную гроздь люстру в сотню ламп — угрозу всем законам технической эстетики. Официантка с большим ртом и маленькими глазами спросила у девушки, не желает ли она поменять валюту или продать что-то из западных товаров.
