Однако Олдридж-младший постоянно испытывает сомнения в том, что ему есть, чем гордиться. И эти сомнения подпитываются общественным мнением, приписывающим наследникам крупных состояний множество пороков. С точки зрения среднего американца, который добивается богатства собственным трудом, обладатели «старых денег» отличаются слабостью, глупостью, отсутствием воли и желаний и вообще демонстрируют признаки физиологического вырождения.
С точки зрения обывателя, богатый наследник — это человек, который не способен сварить яйцо, поменять колесо, причесаться, помыть посуду, завязать шнурки, отстоять свою точку зрения, спуститься в метро, дважды надеть один и тот же свитер, терпеть боль, есть руками и вообще он никогда не ударил пальцем о палец.
Убеждение, лежащее за этими утверждениями, очевидно: богатому наследнику и не нужно этого уметь, за него все делают деньги — деньги, которые заработали другие, а он получил незаслуженно. Если же он чего-то добивается сам (становится президентом банка, собирает лучшую в мире коллекцию яиц Фаберже, заканчивает Принстон, женится на первой красавице, избирается в Сенат, выигрывает морскую регату и т. п.), то наготове объяснение: «Он бы никогда этого не смог, если бы не его деньги…»
«Не существует практически никакого достижения, — с горечью замечает Олдридж, — которое богатый наследник мог бы приписать самому себе и которое не имело бы одновременно — прямо или косвенно — отношения к его наследству. Это, возможно, самый страшный кошмар любого, даже самого «успешного» обладателя «старых денег» — в конце жизни он вынужден противостоять обвинениям (часто своим собственным) в жалкой заурядности» (Aldrich, 1996).
Тот же самый обвинитель с легкостью, одной фразой компрометирует не только все, что «богатенький Буратино» делает, но и все, чем он является. Фраза такая: «Он может себе это позволить».
Он всегда говорит правду? Никогда не пользуется случаем? Верен своим старым друзьям, школе, компаньонам? Ставит порядочность выше выгоды? Возможно, отвечает обыватель. Но так вел бы себя любой, будь у него столько денег.
Причиной физической и умственной слабости богатого наследника предприниматель первого поколения считает отсутствие желаний. Он «не голоден», у него ведь все есть. Его описывают как зажравшегося жирного кота, ленивого и неповоротливого. Олдридж вспоминает, как в молодости работал репортером «Boston Globe». От репортера ожидают, что он будет злым и голодным, что он будет «землю рыть» в поисках историй.
«Я много работал, я добывал истории, — пишет Олдридж. — Однако люди часто с недоумением спрашивали меня: «А зачем тебе быть репортером? Ты ведь можешь обойтись без всего этого». Тот же самый вопрос ему задавали, когда он был учителем в пятом классе средней школы Гарлема. «Что ты здесь делаешь? — спрашивали люди. — Зачем ты явился из Гарварда в Гарлем?» И в этот момент ему самому собственные поступки казались не просто необъяснимыми, но и какими-то «нереальными».
Подобное отношение к унаследованному богатству — типично американское. Сама идеология Нового Света складывалась вокруг идеи честного состязания людей, полагающихся исключительно на собственные силы, — людей, которые своей предприимчивостью творят нечто (имя, состояние или самих себя) — в буквальном смысле из ничего. Такая идеология просто по определению не может уважать унаследованное богатство. Наследство есть простой результат чужого успеха. Поэтому наследник состояния не чувствует, что его судьба принадлежит ему: богатство движет его по жизни так же, как шофер его лимузина.
В этом смысле наследник крупного состояния похож на красавицу из женского романа: она никогда не знает, любят ли «ее саму» или просто ее красивое тело. Так же, как красавица обречена быть объектом вожделения, а не любви, богатый наследник обречен на то, чтобы никогда не различать истинную дружбу и использование его кошелька.
Он постоянно мучается от одиночества, неуверенности в себе и спутанной идентичности. В США существует даже группа поддержки для богатых наследников, созданная по типу «Анонимных алкоголиков». Один из участников группы рассказывает:
«Я никогда не забуду волнение, которое испытал, впервые оказавшись в группе людей, обсуждавших свое унаследованное богатство. Нас было 10 или 15 человек, и мы по очереди рассказывали о том, откуда взялось наше богатство и какие проблемы с ним связаны. Возможность говорить об этом зарядила меня огромной энергией. Я помню, что когда двухдневная встреча подошла к концу, была прощальная вечеринка и я танцевал как сумасшедший, хотя вообще-то я никогда не танцую».
«Если богатство доставляет столько неприятностей, то почему не последовать совету Христа и не раздать его бедным?» — не без иронии спрашивает Олдридж. И сам же отвечает, что при всех неудобствах богатство дает одно преимущество, от которого он не в силах отказаться, — это свобода и независимость.
Большинство родителей не говорят со своими детьми о богатстве, которое им предстоит унаследовать. Однако один из друзей автора книги получил весьма экстравагантное объяснение пользы денег. Когда ему было лет двенадцать, они путешествовали с отцом по Европе и посетили могилу Карла Маркса. «Сынок, — сказал отец, — этот человек предсказал, что большинство населения земного шара будут рабами, вкалывающими за жалкую зарплату. Так вот, мой мальчик, тебе никогда не придется быть рабом».
Действительно, одним из преимуществ богатства является то, что его наследникам не нужно работать. Однако это дает им не только свободу, но и ощущение, что любое дело, за которое они берутся, — не более чем хобби. Вся западная мораль построена на идее, что человек должен трудиться в поте лица, чтобы заработать себе на жизнь. Если же ты работаешь не ради денег, то ты не профессионал, ты — всего лишь любитель.
«Мне 37 лет, я могу позволить себе не работать, и я не знаю, что мне делать со своей жизнью, — жалуется один из членов группы поддержки для наследников. — Однажды я проснулся и решил, что мне нужно стать ковбоем. Это безумие, но у меня был этот образ самого себя в ковбойской шляпе и сапогах, расхаживающего вразвалочку по своему ранчо. Я бросил работу менеджера пенсионного фонда и купил ранчо. Такое случалось и раньше. Когда я учился в колледже, я вдруг представил себя банкиром в деловом костюме. И я стал банкиром. Но однажды я взглянул на себя в зеркало — деловой костюм был на месте, а банкира больше не было».
Этот человек словно входит в какую-то зону «невесомости», где его личность теряет форму и содержание и просто испаряется. Такая утрата идентичности, по мнению Олдриджа, есть результат слишком большой свободы — свободы, с которой не каждый может справиться.
Обычно любой выбор имеет какую-то цену: выбирая одно, мы отказываемся от другого. Мы всегда чем-то жертвуем: временем, деньгами, возможностями, усилиями. Но «стоимость» выбора зависит от того, насколько мы ценим то, чем приходится жертвовать. Если мы этого не ценим, то и выбор оказывается не настоящим, а каким-то игрушечным. И все, что мы выбрали, обесценивается.
Америка — страна, где люди определяют свою идентичность двояко — тем, как они зарабатывают себе на жизнь, и тем, на что они тратят заработанное. «Чем вы занимаетесь?» — спрашивают друг у друга люди, когда знакомятся в самолете, подразумевая: «Чем вы зарабатываете себе на жизнь?» Когда у человека нет необходимости зарабатывать на жизнь, он утрачивает важную часть своей социальной идентичности.
