Наплевав на то, что о ней подумает или может подумать Анна Сергеевна, Света крепко-крепко зажмурилась. И на грани слышимости услышала голос воспитательницы — мир стремительно покатился куда-то вдаль, на самое дно серого мутного колодца:
— Тебе и правда нехорошо, я вижу. Зайди-ка ты к медсестре, она таблетку даст и температуру померяет. Такая погода, что я ничему не удивлюсь…
— Конечно, — пообещала девочка, не открывая глаз, — сейчас же пойду.
И она пошла. Высокое крыльцо, ступени — спасение приближалось с каждым шагом. Вот и широкий сумрачный холл. А в коридоре, ведущем к лестнице наверх, сидел черный усатый кот и пристально, пожалуй даже насмешливо, смотрел на нее круглыми желтыми глазами. Выразительно так смотрел.
Света снова попятилась, потом развернулась и опрометью выбежала из корпуса, едва не свалившись с крутых ступеней лестницы. По счастью, ее никто не остановил, но даже окрик воспитателя не заставил бы девочку замедлить шаги. Ничего не видя, лихорадочно нащупывая на запястье бисерный браслетик, подаренный Анечкой, — амулет, защищающий от страшных снов, но от видений наяву не уберегший, — она опрометью бросилась назад, в парк.
Света подняла голову только тогда, когда на бегу едва не врезалась в холодный гранит. И немедленно встретилась глазами с каменным, застывшим, но оттого не менее страшным взглядом статуи. Девочка лихорадочно вцепилась в свой браслетик, и леска не выдержала…
Накричавшись, она отняла руки ото рта, глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, села на корточки, снова зажмурила глаза и решила, что просидит так долго-долго. До тех пор, пока не придет помощь.
Глава одиннадцатая
К вечеру похолодало. Виктор натянул куртку и выглянул в окно — из его комнаты парк был виден как на ладони. В семь часов уже порядком стемнело — осень все-таки. У центрального памятника собрались дети, увлеченные каким-то делом или игрой. Виктор не удержался, взял бинокль и присмотрелся.
Слабый свет фонарей каплями сочился сквозь осеннюю морось, «мангуст» мог разглядеть только обтянутые курточками спины столпившихся вокруг детей, надвинутые на головы капюшоны да торчащие локти — видимо от сырости и холода руки они держали в карманах.
Детей было мало, человек шесть, почти все — старшеклассники, но рядом стояла пара малявок. Они не отрываясь наблюдали, как беловолосый мальчик с непокрытой головой что-то чертит на мокром асфальте.
Андрей! Этот их загадочный художник!
Так-так, а в отдалении замерла еще одна фигура, неприметная, невысокая… Вроде бы среди работников детского дома никого похожего не было.
Виктор, в слабой надежде, что вернулся Филимонов — мало ли чудес на свете, может иногда случаются и хорошие? — перевел бинокль на него.
Нет, ничего общего. Серый костюм, скучное невыразительное лицо со стертыми дождем чертами.
«И что он тут делает, интересно? В такую погоду, когда даже местное население словно вымирает».
Незнакомец в сером пожал плечами и отвернулся. Будто услышал мысли «мангуста». Но скорее всего, ему просто наскучило зрелище странных детских игр в ненастную погоду.
Виктор чертыхнулся, отложил бинокль и вышел из комнаты — Света должна была ждать его около того самого памятника. Его еще не покидала надежда разобраться в происходящем.
Он подошел к месту игры незаметно, темнота и поднявшийся туман скрывали его. Во влажном воздухе звуки гасли, потухали, только звонкий детский голосок выкрикивал слова очередной считалочки.
Виктор с отвращением подумал, что теперь, наверное, возненавидит детский фольклор на всю оставшуюся жизнь. В искаженном страхом пространстве этого адского места даже считалочки казались чем-то невероятно мерзким и страшным. Хотя слова… обычные бессмысленные слова. Абракадабра.
Он остановился, вспомнив, что когда-то ему рассказывала Алина. Само слово «абракадабра» некогда было древним и могущественным заклинанием. А потом потеряло изначальный смысл и превратилось в элемент детских сказок.
Не может ли то же самое произойти и со считалками?
Эне-бэне-рэс,
Квинтэр-финтер-жэс.
Эне-бэне-раба,
Квинтэр-финтер-жаба! —
распевала какая-то девочка в темноте. Голос ее был серьезным и сосредоточенным.
«Жаба, дрянь какая!» — «Мангуста» передернуло. Липкий туман, сгустившийся вокруг статуй, коснулся его холодными пальцами, погладил по плечам. Кононов едва не начал с криком отдирать от себя невидимые щупальца и не бросился сквозь кусты куда глаза глядят.
Страх, зримый воплотившийся страх, плавал вокруг места, где собрались дети, проникал туманом сквозь кожу, присасывался к сердцу. Теперь, когда Виктор одиноко стоял во тьме и прислушивался к певучим словам ребенка, он был уверен, что это вовсе и не считалка.
«Они заклинают кого-то, — подумал он. — Кого-то, кто притаился во тьме. Одинокий, адски голодный, имеющий тысячу чудовищных обличий. Как туман…»
Айн, цвай,
Чукатэ мэ,
Абель — фабель,
Дэ мэ нэ.
Икс, пике,
Пуля-пукс,
Наупукс!
Об, тру,
Трой, чер,
Дайнам, Ер! —
с такой же серьезностью подхватил мальчишеский голос. Он произносил нелепые словечки медленно, тщательно проговаривая каждое. Словно боялся ошибиться.
Виктор, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, перед глазами плавают синюшные пятна и он сейчас сойдет с ума от ужаса, нащупал в кармане браслетик из бисера, который днем подарила ему маленькая девочка. Стиснул неровные бусины, потом подумал и натянул браслет на руку.
Отпустило. По крайней мере, он уже был способен думать, хотя и задыхался от неведомо откуда накатившей паники.
«Спокойно, я всего лишь стою в парке рядом с центральной дорожкой, ничего опасного не происходит, это только туман, — уговаривал себя Кононов, против воли сжимая надетый теперь на запястье оберег ладонью другой руки. — Нужно сделать несколько шагов вперед, я выйду на свет фонаря — где он, этот свет, кстати? — и там собрались дети, они играют. Мне просто нужно поговорить с этой девочкой, Светой, она что-то знает, расскажет, где искать Филимонова, и я оставлю их играть дальше, а сам пойду к себе в комнату, позвоню парням, напишу чертов отчет и уеду обратно в Москву. А этот туман, пронзительные детские голоса и неподвижные статуи останутся здесь…»
Что-то мелькнуло в воздухе — то ли тень летучей мыши, то ли что-то еще. Виктор поднял глаза и застыл: на него смотрела одна из статуй.
«Как она здесь оказалась, ее не было или я прошел чуть дальше?..»
Глаза истукана, слепые и белые днем, теперь, казалось, горели злым желтым огнем, толстые губы кривились в плотоядной усмешке. На мгновение оцепеневшему «мангусту» показалось, что статуя высунула черный жабий язык и облизнулась, ухмыляясь.
