— И не нужно черпать. Достаточно руками вынуть затычку и наклонить бутылку — и жидкость польётся сама. А заткнутую бутыль с хорошо притёртой пробкой можно возить с собой в дорожном мешке или в специально сшитом чехле — и не страдать от жажды в пути! Да вот посмотри: у меня с собой такой сосуд есть, только эта разновидность называется "фляга". — С этими словами я снял висевшую сзади на ремне алюминиевую фляжку с остатками воды и взболтнул ею перед носом у монастырского кухаря, а потом перевернул, чтобы показать, что жидкость сквозь пробку не вытекает.
Судя по внешнему виду обоих работников ножа и поварёшки, новый предмет их весьма заинтриговал. Брат Теодор тут же потянулся к моей фляге.
— Ты разрешишь взглянуть, брат Макс?
"Во как… То "чужак", "понаехали", а чуть интерес завёлся — так сразу "братом" заделался! Эх, Европа — она Европа и есть, что у нас, что в Средневековье… Впрочем, пусть смотрит — не жалко. Алюминия тут ещё лет триста-четыреста даже алхимики производить не смогут".
— Да смотри, пожалуйста…
Протягиваю флягу. Сообразительный монах тут же догадался о назначении пуговки на чехле, развязал тесёмочку и довольно ловко вытянул фляжку — кстати, что-то я тут пуговиц не видел… Вот застёжки в виде палочек встречаются, это да, и завязок на одежде у народа богато… — А вот дальше у служителя божьего произошла заминка: ни выдернуть, ни вдавить пальцем пробку ему никак не удалось. Когда же брат Теодор всерьёз вознамерился вцепиться в неё зубами, пришлось вмешаться.
— А ну-ка, позволь…
Мягко отбираю флягу, отвинчиваю пробку и отливаю на ладонь немного воды.
— Понятно?
— Понятно… Хитро придумано! Но что это за вещество, из которого сделана твоя "бутылка", брат Макс?
— Алюминий. Очень редкий металл, реже золота и платины. Очень дорогой. А уплотнитель пробки — из резины. Резина делается из каучука, а он есть только в заморских землях далеко на западе…
— В каких землях? В Исландии? И что такое "платина"?
"Блин горелый, во кок любопытный попался! Не отстанет никак!"
— Нет, не в Исландии, а гораздо дальше. И откуда ты вообще про Исландию знаешь-то?
— Дальше Исландии ничего нету — один лишь великий Океан Мрака. Об этом написано в древних манускриптах.
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но земли там есть. Однако путь к ним очень опасен. Из сотни кораблей только один может вернуться назад — и то, если Господь позволит!
"И правильно. Ибо нефиг туда-сюда шляться, Америку открывать! А то понаедут всякие Писсары с Вашингтонами туда — и кранты индейской цивилизации, а для всего мира — образуется жесточайший геморрой с долларом и ядерными ракетами. Свободу Пелтиеру, блин!"
Про платину я решил промолчать, сделав вид, что не услышал. Шут его знает, когда её в Европу завезли-то… Как ни странно, но брат Теодор не настаивал: видимо, его уже и без того озадачил шквал информации о том, что, оказывается, существуют такие вещи, как алюминий, резина вкупе с каучуком, винтовая резьба и неизвестные земли, находящиеся ещё дальше, чем таинственная Исландия, известная лишь по манускриптам…
Ладно, "ля-ля-тополя" — это, конечно, интересное занятие, но если так дело пойдёт, то жатецкий аббат бенедиктинцев может подумать как тот Матроскин: "А может, мы зря его кормим?". Кстати, насчёт "кормим" — дело к вечеру, так что пожевать чего не помешало бы. А чтобы что-то пожевать, нужно это "что-то" приготовить. Но учитывая местную специфику временно — эдак лет на пятьсот — победившего католицизма, требуется уточнить особенности здешнего меню…
— Прости, брат Теодор, а какой сегодня день: постный или как?
— Ныне четверг, постные дни будут завтра — в память о Страстях Исуса, и в субботу, ради Приснославной непорочной Девы Марии… а вчерашний пост уже минул — или ты этого не заметил в своём пути?
— Ты же знаешь, что путешествующим дозволены послабления. Вот я и сбился с правильного счёта дней…
— Это плохо. Придётся тебе исповедаться и принять епитимью…
— Конечно, покаюсь смиренно. Но сейчас пора браться за работу и приступить к приготовлению пищи. Как я понимаю, продукты находятся вон в тех горшках?
— Ну, если в ваших местах их называют "горшками" — то да, в горшках. Основные запасы — в лабазе у брата келаря, но тебе нынче туда соваться незачем. Ладно, покажи, на что ты способен, странник. Но смотри: испортишь провиант — с тебя взыщется!
— Даст бог — не испорчу. Та-а-ак… и что у нас тут есть… — поочерёдно поднимаю булыжники, пригнетающие деревянные круги к устьям горшков. — На сколько, значит, человек готовить-то?..
— Нынче в обители одиннадцать братьев и послушников, да шестеро мирян с тобой вместе. А трапеза ныне должна быть из двух блюд.
Быстро крещусь по-католически и под нос бормочу "Отче наш", чтобы монах с послушником не разобрали. Ну не знаю я молитв на латыни, не знаю! Ежели не прибьют до времени — научусь обязательно, но позже, позже.
— Ну что ж, из двух — так из двух… Так, где у нас крупа…
Перетаскиваю на ближайшие козлы столешницу, расставляю несколько мисок. На глазок высыпаю по мискам в общей сложности около двух килограммов пшена, заливая их отстоявшейся холодной водой из одного из горшков.
— Брат Теодор! Попроси Янека раздуть огонь и поставить на решётку котёл с водой, наполненный на две трети!
— Это можно… — следует короткий разговор между монахом и послушником на старочешском, после которого горбун, недовольно зыркнув в мою сторону, принимается гусиным крылом раздувать подёрнутые пеплом угли в печи.
Тем временем из кожаного мешка с песком вытаскиваю неплохо сохранившиеся, но всё же пожухлые яблоки — примерно полтора килограмма — и шинкую их тонкими ломтиками.
— Брат Теодор! Гвоздика у вас есть?
— Нет. Кто же в будний день такие дорогие специи будет использовать-то? Брат келарь выдаёт их только для рождественской и пасхальной трапез — и то не более двух-трёх золотников.
"Так, надо будет выяснить здешнюю систему мер и весов — потому как запутаться во всех этих золотниках с фунтами очень даже просто, а килограммы явно ещё не придуманы".
— Ладно. Раз нет, так и не надо. Но хоть мёд-то и масло есть?
— Этого добра немало. Вон там возьми!
Ну, мёда с маслом нам нужно немного — приблизительно триста пятьдесят граммов на всю толпу. Что-то не греет меня перспектива тратить на здешнюю братию оставшиеся в заначке куски пиленого сахару — сахарных заводов в этом времени точно нет, а ближайший тростник — по прямой через Атлантику…
Смотрю — крупа моя впитала воду, разбухла, того и гляди — из мисок вылазить начнёт. Значит — пора. Высыпаю пшено в котёл с кипятком, сбрызгиваю пламя водицей, чтобы притухло — плевать на пар и шипение! — и накрываю котёл тяжеленной крышкой. Эдак на здешней кухне покрутишься — культуристом станешь таким, что сам Арни от зависти сдохнет!
