Еще один прыжок — и оно рухнуло прямо ему на грудь. Шею сдавили холодные щупальца. Сверху маячил бледный овал. — Разинутый рот изрыгнул:
— Замри-умри!
— Бет! — закричал он.
И стал барахтаться, молотить руками, чтобы освободиться, но бледноликая нечисть вцепилась в него мертвой хваткой: ноздри раздувались, широко раскрытые глаза полыхали бешенством. Копна черных волос штормовой тучей накрыла ему лицо. Щупальца душили все сильнее, из ноздрей и разверстой пасти вылетал арктический холод, на грудь давила запредельная тяжесть чего-то невесомого — воздушная, как пух, и беспощадная, как кузнечный молот; вырваться не было никакой возможности, потому что паучьи лапы пригвоздили его к кровати; от мертвенной физиономии веяло таким злорадством, такой враждебностью, такой невиданной потусторонней мощью, что он невольно закричал.
— Нет! Нет! Не надо! Хватит! Хватит!
— Замри-умри! — взвизгнула пасть.
Это было диковинное существо. Женщина из будущего, из далеких лет, примятых колесом времен и событий, из грядущих годов, что затянуты тучами, отравлены тоской, убиты словами, заморожены, изломаны, лишены даже намека на любовь и знают одну лишь ненависть да еще смерть.
— Нет! Не смей! Прекрати!
У него брызнули слезы. Тело содрогнулось от рыданий.
Она отстранилась.
Ледяные щупальца, отпустив его шею, тотчас превратились в теплые, ласковые, нежные руки.
Все-таки это была Бет.
— Боже, боже, боже,— причитал он.— Нет, нет, нет!
— Ах, Чарльз, Чарли,— виновато заговорила она.— Прости. Я не хотела...
— Нет, хотела. Видит бог, ты этого хотела!
Он не мог с собой совладать.
— Да нет же! Ох, Чарли...— Ее тоже душили слезы.
Соскочив с кровати, она обежала спальню и щелкнула каждым выключателем. Но света все равно оказалось мало.
А его не отпускали рыдания. Она скользнула к нему под одеяло, прижала к груди его распухшее от слез лицо, крепко обняла, долго баюкала и гладила, целовала в лоб и не мешала выплакаться.
— Прости, Чарли. Ну прости меня. Я же не нарочно...
— Нет, ты нарочно!
— Это всего лишь игра!
— Игра! Ничего себе, игра! Игра, игра...— всхлипывал он.
Наконец он затих рядом с ней и снова ощутил тепло сестры, матери, подруги, возлюбленной. Сердце, прежде рвавшееся из груди, теперь билось почти ровно. Кровь спокойно пульсировала в жилах. На грудь больше не давила тяжесть.
— Ох, Бет, Бет,— тихо простонал он.
— Чарли,— сокрушенно откликнулась она, лежа с закрытыми глазами.
— Никогда больше так не делай.
— Не буду.
— Обещаешь? — всхлипнул он.
— Обещаю, клянусь.
— Ты растворилась, Бет,— это была не ты!
— Клянусь, верь мне, Чарли.
— Ну ладно,— смирился он.
— Ты меня простил, Чарли?
Он долго лежал не шелохнувшись, но в конце концов кивнул, будто решение далось ему нелегко.
— Простил.
— Я так виновата, Чарли. Давай постараемся уснуть. Свет выключим?
Молчание.
— Чарли, выключить свет?
— Не нужно.
— При свете мы не заснем, Чарли.
— Оставь несколько лампочек, пусть пока горят,— попросил он, не открывая глаз.
— Как скажешь.— Она прильнула к нему.— Пусть горят.
Он сделал глубокий судорожный вздох и ощутил легкий озноб.
Его трясло минут пять, но потом ее объятия, ласки и поцелуи прогнали дрожь.
Час спустя ей показалось, что он уснул; тогда она встала и погасила свет, оставив на всякий случай только одну лампочку — в ванной. Но стоило ей вернуться в постель, как он заворочался. Его голос, хрипловатый и растерянный, произнес:
— О Бет, я так тебя любил.
Она взвесила его слова.
— Поправка. Люблю.
— Люблю,— согласился он.
Она битый час лежала без сна, глядя в потолок.
Утром, намазывая маслом подсушенные хлебцы, он вдруг посмотрел на нее в упор. Она как ни в чем не бывало пережевывала бекон. Поймав этот взгляд, она усмехнулась.
— Бет, — позвал он.
— Да?
Как ей сказать? Ему стало холодно. Даже в лучах утреннего света спальня почему-то казалась сумрачной и тесной. Бекон был пережарен. Тосты подгорели. У кофе появился тошнотворный привкус. Лицо Бет заливала бледность. А он ощущал, как тяжело стучит его сердце — словно усталый кулак в чужую запертую дверь.
— Я...— начал он.— Нам...
Как сознаться, что его охватил страх? Ему привиделось начало конца. А за той последней чертой не будет никого и ничего — никогда в жизни.
— Ладно, пустяки,— бросил он.
— Еще через пять минут она спросила, ковыряя вилкой яичницу:
— Чарльз, хочешь, вечером опять поиграем? Теперь мой черед водить, а ты будешь прятаться, выскакивать из укрытия и кричать: «Замри-умри!»
У него перехватило дыхание.
— Нет.
Ему совсем не хотелось открывать в себе темные закоулки.
На глаза навернулись слезы.
— Нет, ни за что,— отрезал он.
Недолгое путешествие
(перевод Е. Петровой)
Решающих соображений было два: во-первых, она дожила до преклонных лет, а во-вторых, мистер Тэркелл обещал переправить ее к Всевышнему. Не зря же он приговаривал, поглаживая ее по руке:
— Миссис Беллоуз, моя ракета доставит нас в космос, а уж там мы с вами Его отыщем.
Вот такая наметилась перспектива. А ведь миссис Беллоуз всегда чуралась организованных групп. В прежние времена, стремясь осветить себе путь, чтобы сделать еще один робкий, неуверенный шаг вперед, она чиркала спички в темных закоулках и как-то забрела в дебри индуизма, туда, где над магическими шарами плавно скользили мечтательные, чуть подрагивающие ресницы мистиков. Расхаживала по луговым тропам вместе с индийскими философами-аскетами, которых привезли из дальних краев духовные дочери мадам Блаватской. Потом совершала паломничества в каменные джунгли Калифорнии, охотясь за провидцами-астрологами в их естественной среде обитания. Чтобы приобщиться к харизматическому ордену некой церкви, она даже отписала один из принадлежавших ей домов поразительной общине миссионеров, которые сулили своим адептам хрустальный огонь, золотой дым и возвращение домой по мановению великой и нежной десницы Бога.
Никто из духовных наставников, встреченных на этом пути, не смог поколебать веры миссис Беллоуз, хотя у нее на глазах кое-кого увозил в темноту полицейский фургон, а наутро их мрачные, лишенные романтического ореола лица уже смотрели с первых полос бульварных газетенок. Мир с ними не церемонился и старался упечь их за решетку, потому что они слишком много знали, — вот и весь сказ.
