Я выронил топор и успел подставить руки под лицо. Растянувшись на палубе во весь рост, я услышал, как отворилась дверь в штурманскую, и через пару секунд по глазам полоснул заливший рубку свет. Я зажмурился, сел, потирая ушибленную грудь, и открыл глаза.
Меня о чём-то спросили, но я не ответил. Я ошарашенно смотрел на вытянувшегося у моих ног человека. Я видел кровь на полу, видел небольшое, аккуратное входное отверстие чуть пониже основания черепа и еще одно на рубашке между лопатками и не верил, что это действительно он.
Кто-то потряс меня за плечо.
— Вставай!
Я начал, подниматься и, выпрямившись, обнаружил перед собой очень пожилого, бледного как мел мужчину с трясущимися губами.
— Что… Что происходит… Что это такое, Стрельцов? — спросил он совсем не капитанским голосом.
— Это с-старпом… — сказал я и только сейчас понял, что глупо не верить своим глазам, и на полу в рубке лежит мёртвый старпом, застреленный из того же пистолета, из которого застрелили Хомута и Кит Китыча.
Я обвёл глазами ребят, толпившихся в рубке, виновато пожал плечами и повторил:
— Это старпом.
Окружающее пространство неожиданно сжалось. С десяток разгорячённых тел навалились со всех сторон, заламывая руки, выкручивая голову и чувствительно саданув пару раз по и так уже ушибленным ребрам. Я не сопротивлялся, терпеливо ожидая, когда они закончат. После той шутки, которую отмочил со мной старпом, меня трудно, было чем-либо удивить.
Кто-то схватил меня за волосы и оттянул голову назад, кто-то завел под подбородок рукоятку топорика.
— Пусть только дернётся!
Гулявший по рубке ветер подхватил и унёс запахи крови, пота и адреналина. Дыхание выравнивалось, глаза приобретали осмысленное выражение, и деревянная рукоятка уже не так сильно давила на кадык.
Я скосил глаза на капитана.
— Борис Иванович, это не я. Я только прибежал первым, вот и все.
Но он не смотрел на меня, он по-прежнему не отрывал налитых ужасом глаз от распростертого на полу тела.
За капитана зло ответил Олежка:
— А Хомуту вчера вечером не ты угрожал? Мы с боцманом всё слышали!
— Я не угрожал. Я предупредил его, чтобы был осторожен…
— А меня он даже не предупредил. Просто по башке дал, и всё. И в ящиках рылся, — возмущённо выкрикнул Андрей.
— Я не… — Тут я понял, что отвечать всем сразу — дело бесполезное, и, задумавшись на секунду, снова обратился к капитану: — Мне пришло в голову, что при похожих обстоятельствах в прошлый раз пропал Николай. А Хомуту… ну то есть Славику, как раз на ночную вахту заступать… Вот я и сказал ему: «Будь осторожен».
Мои слова прозвучали как-то очень уж неубедительно, я сам это почувствовал и окинул взглядом толпившихся на мостике ребят. Мне не верили, тяжело дышали и смотрели на руки, густо заляпанные засохшей кровью. Капитан наконец повернулся ко мне.
— Пистолет был у вас, Стрельцов, хотя я сказал, чтобы вы принесли его мне. Где он, Стрельцов?
— Его у меня украли.
— Украли… А почему вы оказались здесь первым? Вы что, не спали?
— Ну я проснулся, закурил и услышал выстрелы. После этого побежал наверх и наткнулся на Хомута.
— А вот Иван Сергеич говорит, что вы ушли из каюты еще до того, как прозвучали выстрелы. Он слышал, как вы закрывали дверь.
Сергеич, не глядя на меня, хмуро кивнул.
Я отвесил челюсть, но закрыл рот, когда рукоятка впилась мне в горло.
В рубку вошёл боцман и обменялся многозначительным взглядом с капитаном.
— Всё готово.
Капитан уже окончательно пришёл в себя, одёрнул майку на животе, распрямил плечи и сразу стал выше ростом.
— Данной мне властью я вас арестовываю, Стрельцов. И не советую сопротивляться. Не надо дразнить людей — вам же хуже будет.
— Подождите…
Я оглядел своих ещё совсем недавних товарищей, готовых решительно подтвердить, что мне будет хуже. В рубке собрался весь экипаж. Их было много, но они были совершенно беззащитны против одного, который находился здесь же. Стоял у всех на виду и вместе с тем оставался невидимкой.
— Подождите! Борис Иванович, я должен признаться, я действительно не моряк. Я выполняю поручение вашего судовладельца. Он… Он заподозрил хищение груза и считает, что этим занимается… занимался ваш старший помощник. Теперь он убит, значит, эти подозрения обоснованны, и, значит, он занимался этим не один. Второй остался среди нас. Он вооружен и опасен для всех. Вы можете позвонить прямо сейчас хоть дяде Теймуру, хоть вашему менеджеру, или кто он там, Петровичу. Они подтвердят мои слова. У меня есть их домашние телефоны, если хотите…
Эффекта разорвавшейся бомбы не получилось. Капитан хотел презрительно усмехнуться, но не стал и, кривясь, процедил сквозь зубы:
— Они подтвердят, как же! Ведь вам абсолютно неизвестно, что мы ни с кем больше не можем связаться.
Я попытался повернуть голову, и мне предоставили такую возможность. Спутниковый телефон-телефакс, гордость обоих дядей Теймуров и примазавшегося к ним Петровича, зиял дырой в разбитом корпусе, из которой вываливалась электронная каша.
Я опять опоздал.
— Да врёт он, сволочь! — убеждённо гаркнул боцман. — Ишь, чего выдумал: поручение судовладельца. Врёт, как Троцкий мерин!
Конечно, я врал, хотя и не до такой степени. Но если я скажу правду, мне все равно не поверят во всяком случае сейчас и следующая пуля будет точно моей, без всякого шанса защититься и, скорее всего, этой же ночью. А я хотел бы дожить до утра и что-нибудь придумать. Поэтому я продолжал врать:
— Я говорю правду…
— Там разберёмся, — хмуро подвел итог капитан и указал подбородком на выход. — Уведите.
Никто не зарыдал мне вслед.
4
Оставшись один в пустой разгромленной каюте, когда-то бывшей четырёхместным кубриком для практикантов, я сразу почувствовал качку. В каюте было душно и тускло, не работал кондиционер, не текла вода из крана, а из самой раковины отвратительно пахло чем-то кислым и нежилым. Основное освещение тоже не работало, и только маленькая лампочка у старой, обшарпанной гладильной доски отозвалась на мои неуверенные попытки скупым светом. Два иллюминатора были закрыты и, конечно, добросовестно обжаты — мне сразу бросились в глаза свежие царапины на потемневших латунных задрайках. Три пустые койки и поролоновый матрац с выжженной серединой, небрежно брошенный на четвертую. Короче говоря, наспех организованная КПЗ без малейших удобств и элементарной параши. Надо будет пожаловаться на боцмана в Совет Европы.
За иллюминатором начало сереть. Я расправил матрац, аккуратно улегся на бок, стараясь не касаться грязной обугленной дыры, долго пытался приткнуть куда-нибудь перепачканные засохшей кровью руки и наконец, плюнув на личную гигиену, сунул их под голову.
