Когда они немного успокоились, Полина прикоснулась губами к его влажному плечу и прошептала:
— Я люблю тебя... и клянусь, никогда не покину...
— У тебя больше не будет такой возможности... Ты должна выйти за меня замуж, — вдруг сказал Сергей, приподнявшись на локте и пытаясь заглянуть ей в глаза. Свечи догорали, и хотя до утра было уже не долго, осенний рассвет не спешил заглядывать в окна.
— Что? — засмеялась Полина. — Вы в своем уме, ваше сиятельство?
— Я серьезно.
— Господи, я, конечно, не раз рисовала себе в воображении сцену: прекрасный юноша становится передо мной на колено, прижимает к груди дрожащие длани и предлагает свою руку и сердце. — Полина мечтательно вздохнула и затаила улыбку в уголках губ. — Но даже в самых смелых фантазиях не допускала и мысли, что в сей торжественный момент прекрасный юноша окажется гол, как сабля, вынутая из ножен, а я буду находиться между ним и спинкой дивана в не менее неглижированном виде.
Сергей хохотнул.
— Помилосердствуй, душа моя. В первый раз в жизни я предлагаю руку и сердце, возможно, по неопытности и допустил пару оплошностей. Что же ты ответишь? — спросил он, скрывая легкой улыбкой неуверенность и некоторую тревогу.
— Да. Твоя навсегда, — приподняла голову Полина и поцеловала Сергея в горячие губы.
— Поленька, голубка моя, — зашептал он, все крепче сжимая ее в своих объятиях. И вновь желание его достигло такого предела, за которым сравнялись в своей значимости страсть и смерть. Они слились в единое целое, окружающий мир перестал существовать, исчезло время, мысли превратились в ничто, и все, что имело какое-то значение, стало пустым и незначимым. А потом это единое целое пронизала дрожь, и оно снова превратилось в два тела, две половинки единого, поначалу совершенно беспомощные и оживающие постепенно, приуготовляясь существовать отдельно друг от друга.
Они лежали с открытыми глазами, окутанные полутьмой осеннего рассвета, и молчали, думая каждый о своем. Полина — о том, что теперь она знает, что такое счастье, что она — женщина, и эта женщина совсем не похожа на наивную девочку из Казани, решившуюся устроить жизнь своей сестры и свою собственную посредством той дурацкой записки, что так бережно хранила ее тетушка. Ей вдруг стало стыдно, и она испугалась, что Сергей почувствует этот стыд. Но Сергей чувствовал иное: эта женщина, что лежала рядом, была ему нужна больше всего на свете, она стала частью его самого, частью, без которой его словно бы и нет, а если и есть, то это какой-то калека, у которого отняли руки или ноги. Жить, конечно, еще как-то можно, но разве это жизнь? «Ну вот, похоже, и кончилась твоя холостяцкая жизнь», — сам себе сказал Сергей и не почувствовал ни сожаления, ни даже тени печали.
— Ты лучшее, что случилось в моей жизни, — произнес он вслух.
— Правда? — потерлась она щекой о его плечо.
— Правда, — нарочито тяжело вздохнул Сергей.
Они помолчали. Потом Полина вдруг спросила.
— Слушай, а может, все это уже закончилось?
— Ты о чем? — прервал свои мысли Сергей.
— Ну, все эти покушения на меня. Тогда, в лесу, тот человек в маске, кажется, передумал меня убивать. Ведь он мог это сделать — и не сделал.
— Это мы с Никитой спугнули его.
— Да, вы подоспели вовремя. И все же, мне кажется...
— Вот именно, тебе это кажется, душа моя. Но ты не беспокойся, мы с Таубергом что-нибудь придумаем. Ты мне лучше скажи, когда мы объявим о своей помолвке? Матушка на Михайлов день дает бал. Ты согласна, если мы объявим об этом на балу?
— Согласна.
— Знаешь, я так люблю тебя...
Полина отстранилась и пристально посмотрела в глаза Сергея.
— Что? — не понял тот.
— А я уж думала, что ты этого никогда не скажешь. «Должен жениться, обязан теперь жениться» — это я слышала, но то, что ты сказал сейчас...
— Мне казалось, что это само собой разумеется, что это и так понятно... — чуть растерянно произнес он.
— Глупенький, — ласково гладя его по щеке, улыбнулась Полина. — Это важнее всего на свете.
21
— Да оставь ты Болховского в покое, — вскипел Тауберг, чем немало удивил Сергея.
Выражать эмоции, выказывать раздражение и уж тем более кипятиться доселе было совершенно несвойственно флегматической натуре Тевтона. С ним явно что-то творилось. Никита, которого Сергей послал за Таубергом, вернулся один и на вопрос князя, почему он не привез Ивана Федоровича, только закатил глаза, пробурчал, что людей губят карты и женщины, и более ничего вразумительного не сказал. Когда через день Тауберг все же приехал в Раздумьино, озабоченный и даже в какой-то степени нервозный, Сергей спросил его, не стряслось ли что. Но Иван Федорович, как до того Никита, закатил к небу глаза и пробормотал: «У нашей Пелагеи свои затеи». Допытываться Сергей не стал, по опыту зная, что сие совершенно бесполезно. Вот и теперь Иван сидел в кабинете прямо против него, но мыслями своими был, похоже, далеко.
Всеволожский подался к нему и пощелкал пальцами прямо перед его носом.
— Ты где? — с легкой обидой в голосе спросил Сергей. — Здесь или еще в Москве?
Тауберг пошевелил пшеничными бровями, бросил на Всеволожского свинцовый взгляд и, наконец, пробурчал:
— Здесь. Только Болховской тут ни при чем.
— А, вот вы где? — просунулась в дверной проем кабинетной двери хорошенькая головка Полины. — Совещаетесь?
— Ну, мы тут... — начал было Сергей.
— Понятно, — перебила его Полина. — Стало быть, я вхожу. Вы разрешите, князь?
Сергей беспомощно глянул на Тауберга. Тот пожал плечами: дескать, что поделаешь, женщины — народ непредсказуемый, и спорить с ними себе дороже. Не дождавшись разрешения, Полина вошла, решительно обосновалась в одном из старых вольтеровских кресел и небрежно бросила:
— Продолжайте, господа. Надеюсь, вы понимаете, что в вопросе о моей жизни и смерти у меня, по крайней мере, имеется хотя бы совещательный голос.
— Она права, — снова пошевелил бровями Тауберг. — И имеет полное право знать, что мы намерены предпринять в сей ситуации.
— Вот именно, — поддакнула Таубергу Полина. — Благодарю вас, Иван Федорович. Вот вы — настоящий друг.
Тауберг хмыкнул и взглянул на Сергея, успевшего отвести взгляд в сторону.
— Хорошо, — буркнул он. — Итак, Иван, что мы имеем? А мы имеем раненого агента частного сыскного предприятия, коему было поручено разыскать Полину Львовну, а затем, как он сам выразился, составить о ней мнение. Ежели девушка поведения достойного — некий ее богатый родственник отпишет ей состояние. Ежели же госпожа Сеславина поведения дурного — сей господин, оставит ей шиш с маслом. Потом владелец сыскного агентства поручил своим агентам охранять Полину Львовну, в результате чего два агента погибли, а третий получил тяжелые ранения. По его мнению, убийца или организатор покушений на Полину вхож в мой дом или даже в числе моих друзей. Вот почему я подозреваю Болховского.
