Толпа молча внимала ему. Лик Сиддхарты сиял, каждый его жест был исполнен силы, каждое слово сверкало, как поворот колеса с золотыми спицами.
— Сегодня я предлагаю вам Путь… Мой путь не похож на жизнь лесного аскета, жизнь мрачную, недостойную и ничтожную. Мой путь не похож на жизнь наслаждений, жизнь, преданную похотям и удовольствиям, ибо это жизнь низменная, противная духу, ничтожная, недостойная, гадкая… Мой путь — Срединный, такова благородная истина. Вы спрашиваете, труден ли он? Да, люди Магадхи, он труден, ибо это путь отречения, и не многие достигнут противоположного берега! Крепки узы, тянущие ко дну, и трудно от них освободиться, но, разрубив их, вы станете свободными, ибо кто в мире побеждает желание, у того исчезают печали…
Расправив плечи, Девадатта надменно смотрел на толпу. От восторга у него перехватывало дух.
3
Сиддхарта повернул на юг, к Раджагрихе. После проповеди в местах священных омовений число его учеников выросло до двадцати человек Большей частью это были молодые аскеты, оказавшиеся в числе паломников, но был среди них и сын ювелира по имени Яса, и Кокалика, выходец из низкой касты слуг-опахальщиков, гоготавший по всякому поводу словно гусыня, отведавшая цветочного меда, и хромой старец Тисса, уроженец Шравасти, и рослый магадх Кимбила с лошадиным лицом, очень гордившийся тем, что его отец — махаматра[7].
На пути шраманов лежали бесконечные рисовые поля и деревни в густой листве банановых пальм. В одном из таких селений на дорогу выскочил крестьянин-вайшья. Волосы его были в беспорядке, он кричал, что на его дочку обрушился ткацкий станок и убил ее. Сиддхарта утешил крестьянина соображениями, что смерть — обычное дело, и они двинулись дальше.
Неподалеку от деревни Колиты им встретился толстый брахман-отшельник в повязке из человеческих волос. Брахман оказался проповедником, причем довольно речистым; он утверждал, будто все труды на земле лишены смысла, ибо смерть неизбежна, и призывал наслаждаться земными радостями.
Сиддхарта, повернувшись к ученикам, сказал краткую проповедь о том, что невоздержанные предаются печали на склоне лет, а нечестивые рождаются в одном из нижних адов. Брахман попытался дать Сиддхарте пощечину, но рука прилипла к мочке его собственного уха, и, как он ни старался, ему не удалось отлепить ее.
Шраманы заночевали в ашоковой роще неподалеку от столицы магадхов. Ранним утром, когда солнце высветило верхушки пальм и пять скалистых утесов, они подошли к городу.
В величии Раджагрихи, окруженной рвом с укрепленным валом и стеной из обожженного кирпича высотой в восемнадцать локтей, было что-то пугающее. Ширина стены была такова, что по ней легко могла проехать колесница, запряженная четверкой коней; проникнуть в город можно было лишь по подвесному мосту через опускающийся и поднимающийся створ железных ворот. По сторонам от ворот высились боевые башни; центральные ворота украшали медные арки, под которыми легко проходили большие слоны с паланкинами-хоудами на спинах.
Каменные здания за крепостной стеной (дворец раджи Бимбисары, зал собраний, тюрьма и дома вельмож) показались Девадатте творениями асуров. В каждом таком доме поместилось бы немало коней и колесниц, а в середине еще осталось бы место для двух слонов, танцующих брачный танец. Пожалуй, в долине Ганги только город Шравасти мог поспорить в величии с Раджагрихой. Бенаресу, увы, было до нее далеко.
В то же время Девадатта замечал, какие почтительные взгляды бросают на него люди — эти заурядные, ничего не понимающие жители Магадхи, глупо прозябающие в сансаре, — и невольно чувствовал радость от сознания своей избранности. К отшельникам подошел усатый кшатрий с коротким мечом на левом бедре. Судя по одеждам шафранного цвета, это был уроженец Чампы, столицы ангов, недавно покоренных Бимбисарой. Воин-анг опустился на одно колено и краем шелкового плаща вытер ноги сперва Сидахарге, а потом Девадатте.
— Зачем ты сделал это? — спросил изумленный Девадатта.
— Прикосновение к благочестивым отшельникам очистит меня, — смиренно отвечал уроженец Чампы.
И Девадатта в который раз подумал, что быть шраманом не так уж плохо.
4
В Раджагрихе уже несколько дней толковали о том, что Магадху осчастливил своим прибытием новый учитель, перед которым все прочие отшельники, маги и проповедники меркнут, как светлячки при ярком дневном свете. Сиддхарту называли Достойным Имени Совершенного, Великим Шраманом, Торжествующим Бхагаваном. Говорили, что он молод и строен, отличается чинной походкой, прекрасной осанкой и благородными движениями рук; стоит ему возвысить голос, и сойки и горлицы замертво падают с веток Его сопровождает двоюродный брат, молодой аскет, железноногий и взнузданный Великой Решимостью.
Ходили слухи, что отшельник Сиддхарта знает прошлое, настоящее и будущее; он способен приручить тигра; он видит в небе гандхарвов, а под землей — нагов; он умеет входить через запертые двери, проникает сквозь каменные стены, становится невидимым, в одно и то же время появляется в разных местах. По его слову деревья нагибаются так низко, что плоды можно срывать с самых высоких ветвей.
О стычке с кшатрием на берегу Ганги рассказывали, будто Укротитель Косматых Подвижников, не сходя с места, испепелил его взглядом. По другой версии, человек, вздумавший перечить Совершенному, провалился под землю, в самый ад Авичи. Кое-кто прибавлял, что при этом отшельник Сиддхарта поднялся в воздух на высоту кокосовой пальмы. Через пару дней очевидцы уверяли, что Сиддхарта поднялся на высоту семи пальм, причем из его груди вырывался огонь, а из бедер лились потоки воды. Другие, правда, настаивали, что все было наоборот, и языки пламени вырывались из нижней части тела, а вода шла из верхней; иные же и вовсе склонялись к тому, что огонь и вода попеременно выходили то из правого, то из левого бока отшельника Сиддхарты.
Неудивительно, что когда отшельник Сиддхарта пришел в Раджагриху и сел, скрестив ноги, на площади возле тюрьмы, любопытные потекли к нему полноводной рекой.
«Зло не приносит счастья и не дает покоя, — говорил Сиддхарта. — Избегайте зла, как купец без спутников, но с большим богатством, избегает опасной дороги. Если вы сделали зло, не делайте его снова и не стройте на нем свое благополучие. На небе и среди океана, в лесу и в горной расселине не скроется человек от последствий злых дел».
«Добро не приносит счастья и не дает покоя, — говорил Сиддхарта. — Добро лучше, чем зло, и накопление его приятно, тогда как накопление зла — горестно. На небе и среди океана, в лесу и в горной расселине не скроется человек от последствий добрых дел».
«Зло и добро не приносят счастья и не дают покоя, — говорил Сиддхарта. — Добрые снова войдут в материнское лоно, злые будут гореть в нижних адах, но только лишенные желаний достигнут нирваны».
Он учил юношей побеждать тягу к женщинам, купцов — к накопительству, брахманов — к священным ведам, воинов — к оружию, певцов — к музыке, а родителей лечил от страсти, привязывавшей их к детям, ибо все это были желания, приводившие к новым страданиям. Люди целовали ему ноги, и многие падали от воздействия силы, которой он обладал.
