– Очень хорошо, Дэбби, – сказала мисс Харт. – Теперь тебя можно отшлепать. Иди ко мне.
Она была повелительницей и профессионалкой, хотя и выглядела немного сумасшедшей в своих толстых очках. Она села на стул, а я улегся ей на колени. Мой пенис, через трусы и комбинацию, прижался к ее бедру. Она шлепнула меня по заднице примерно дюжину раз. Это не было больно. Затем стащила с меня трусы и комбинацию и снова шлепнула – сначала легонько, а потом сильнее. За это время телефон прозвонил дважды, оба раза звонившие вешали трубку, прежде чем включался автоответчик, сознательно или бессознательно наказывая меня за то, что хозяйка не может взять трубку, хотя она и сказала:
– Ничего, перезвонят.
Каждый раз при шлепке я вскрикивал:
– Ой!
Звучало поддельно, но на самом деле искренно. Мисс Харт продолжала говорить:
– Дэбби – плохая девочка.
Но я старался этого не слушать. Звучало слишком уж по-сценарному.
И все же мой обнаженный пенис был прижат к белому бедру. Этот контакт мне нравился, да и вся ситуация была такой ненормальной, что я чувствовал себя счастливо исключенным из мира.
Затем мисс Харт, похоже, утомилась меня шлепать и посмотрела на часы, а я по – прежнему лежал, задрапированный барахлом, у нее на коленях. Неожиданная тишина была приятна. Она длилась только секунду, но это был исключительно интимный момент.
– О, дорогой. Вы пробыли у меня двадцать пять минут. На сколько мы договаривались?
– На час, – сказал я. Не так-то легко говорить, лежа животом на чужих бедрах. Я уставился на задники высоких каблуков.
– И за сколько?
– Ух! – Я хотел солгать, но не стал. – Сорок.
– Почему бы нам не закончить раньше, я сброшу вам до тридцати долларов. – Мисс Харт была верна своей рекламе.
Я подумал было отказаться из рыцарских побуждений, но обрадовался возможности сэкономить десять долларов.
– Хорошо, – сказал я, соглашаясь с новыми условиями.
– Может, приляжете на кровать, и я промастурбирую вас с маслом? Подойдет, дорогой?
– Звучит хорошо, – ответил я. Мне также нравилось, что она всякий раз называла меня «дорогой». В этом предполагалась нежность.
Мы прошли к кровати. Она следовала за мной вроде как нервно и нетерпеливо, словно я мог неожиданно расстроить ее планы. Так же вела себя бабушка, когда хотела убедиться, что все делается как следует: тарелки сложены в раковину правильно, подушки на кушетке тоже в полном порядке.
Я пошел ложиться, но мисс Харт сказала настойчиво:
– Пока нет.
Она принесла из ванной белое купальное полотенце и постелила его на покрывало. Я лег на полотенце, а она села на край кровати рядом со мной. Она убрала комбинацию и трусы и хотела, чтобы я снял бюстгальтер, но я попросил пока его оставить. Это, казалось, встревожило ее, но она молча уступила. Потом положила мне на живот и на чашечки бюстгальтера несколько бумажных платков, опасаясь, наверное, непомерного распространения эякуляции.
Она налила в ладонь масла и накрыла рукой мой пенис. Она прикасалась ко мне словно медсестра. Нажимала на него и, похоже, сама расслабилась, так что больше не беспокоилась уже о том, что я запачкаю бюстгальтер. Она нежно посмотрела на меня и вдруг спросила:
– Вы еврей?
Этот вопрос застал меня врасплох. Может, она решила, что я с ней торговался? Или сама была еврейкой? Разве Харт еврейское имя? В любом случае она, вероятно, сменила его в Голливуде. Но если она еврейка, то наверняка подумает, что я – еврейский мальчик, который сбился с истинного пути. Это все испортит. Она снова была как моя бабушка. Я солгал:
– Нет, я не еврей. А почему вы спрашиваете?
Потом я вспомнил, что мое фальшивое имя было очень еврейским – практически Давид, но она уже, вероятно, об этом забыла.
– Вы похожи на моего старого любовника, – нежно сказала она. – Он был евреем.
Теперь я сожалел о своей лжи, но было поздно. Если бы я рассказал ей правду, возможно, я бы еще больше ей понравился, я мог бы вернуть ее в прошлое. Но я расслабился, мне было так хорошо, и поглаживание с маслом было восхитительным. Голова комфортно лежала на подушке, и старые белые груди находились примерно в футе от моего лица.
– Можно поцеловать вашу грудь? – спросил я.
Это не вызвало у мисс Харт припадка счастья. Она нахмурилась, и я подумал, что она хочет побыстрее выставить меня. Может быть, ей нужно было спешить на собрание «Анонимных алкоголиков». Она расстегнула бюстгальтер и вывалила грудь прямо к моему рту, не переставая поглаживать меня с роскошным маслом. Я взял левую грудь, она была словно кожаная труба. Кожа растянулась, выдавая возраст, но также была мягкой, и сосок выдавался вперед и был огненно-розовым. Я жадно потянул его в рот.
– Осторожно, – сказала мисс Харт. – У меня очень чувствительные соски.
Я закрыл глаза в младенческом блаженстве. Я был мужчиной с эрегированным членом, на мне был бюстгальтер, и меня нянчили, словно младенца. Все аспекты моего существования были включены. Я двинул языком вокруг соска и открыл рот, чтобы забрать в него больше плоти. Тут же прозвучало напоминание:
– Осторожно!
Под веками разливался сливочный цвет. Я закончил в две минуты. Немного попал на одну из дальних салфеток. Она правильно подготовилась.
Потом было вытирание. Я пришел в себя. Бюстгальтер показался невероятно глупым, на комбинации остались капли спермы. Мисс Харт убрала салфетки, сложила полотенце, взбила подушки – в общем, занялась ликвидацией свидетельств моего визита. Я оделся у кушетки, и она прошла со мной до двери. Я дал ей тридцать долларов. У двери висел еще один лист бумаги, вроде того, над телефонами. С одним только напоминанием: «Не забудь ключи». Рядом находилась маленькая плетеная корзиночка с ключами.
– Эти записки, должно быть, очень помогают, – сказал я.
– Я витаю в облаках, – ответила мисс Харт. Затем открыла дверь, и я шагнул в коридор. Повернулся, чтобы попрощаться, но она закрыла дверь раньше, чем я успел выдавить хоть слово. Меня задело такое отсутствие дружелюбия. Но я понимал, что она – профессионал. К тому же ей не хотелось, чтобы соседи подглядывали в щелки, когда она прощается со множеством мужчин, которых отшлепала.
Коридор был очень длинный, поэтому я прошел мимо дюжины дверных щелок по дороге к лифту, чувствуя себя, словно меня прогнали сквозь строй стеклянных глазков. Но голова моя была высоко поднята. Так, мне казалось, должен вести себя мужчина, которому нечего стыдиться.
«Горячая – для тараканов, холодная – для свинца»
Я отправился домой приготовить какой-нибудь обед. Генри был там, смотрел телевизор и пил вино. Он лежал на кушетке, бокал на груди, подбородок упирается в край. На этот вечер пятницы у него, как ни странно, не было никаких планов.
