Зашнурованный сфинктером анус — дорога добродетельных, остерегающихся скользкой вагины. Средневековые алхимики, ищущие золота, то есть солнца, находящегося во власти Аполлона, рекомендовали сперва очистить и высушить исходную материю, предназначенную для алхимических превращений. Очищенная, безупречная материя, девственная субстанция могла служить для алхимической инициации. Средневековый культ девственности имел своим истоком алхимические поиски девственной материи. Девственница, у которой путь инициации через вагину закрывала плева, могла стать проводником по трудному пути сквозь лабиринт ануса. Использование при эзотерической инициации женщин имело обоснование в алхимической символике, описывающей слияние мужского начала (Солнце, Огонь) с женским (Луна, Вода). И все это — для образования андрогинного единства.
Беатриче, одна из известнейших девственниц средневековья, вела Данте по кругам ада, чистилища, рая. По лабиринтам иных миров. Данте следовал за Беатриче, глядя на ее лучезарный анус, призывно светящийся из-под ниспадающих одежд, сулящий свершение алхимических рецептур андрогинности.
Намеки, символы, шифры закрывали путь инициации профанам, прежде всего — поборникам христианской веры, считавшим алхимические рецепты доказательством живучести ересей *. Если еретик вышел на огненный путь инициации, да сгинет он в пламени костра, как последний магистр ордена тамплиеров. Во время обряда присяги тамплиеры должны были поклоняться голове Бафомета, попирать крест и лобзать по-братски выпяченный анус магистра.
Колдуньи целовали своего любовника дьявола под хвост. Века преследований и мучений за открытие тайного пути к спасению, вход куда выглядит так, словно его поспешно собрали в сборку из страха перед валящими отовсюду толпами желающих. Осуждение, страдание, стыд за склонность к по-детски пухлой попке.
*
*— Я еретик любви, мои слезы пылают от тебя, — прочел по салфетке влюбленный в Бебу Мазеппо немец-студент III курса германистики Сорбонны. Выпачканной стихотворением салфеткой он утер аутентичную слезу, скатившуюся из влюбленного глаза. Беба, брезговавшая всеми человеческими выделениями, на всякий случай протерла ваткой зеркало гардеробной в том месте, где по нему катилось отражение слезы. Продолжая наклеивать искусственные ресницы, кисточкой указала студенту на стул рядом с собой.
— Садитесь и не болтайте ерунды.
Студент уселся на краешек стула, не смея взглянуть на касающуюся его обнаженной рукой Бебу. Он смотрел на ее лицо в зеркале.
— Я люблю вас, вы — единственная женщина, способная меня понять. Вы необыкновенная. — Правильность французской речи Вольфганга выдавала в нем иностранца.
— Вы ведь поэт, да? — она обсыпалась розовой пудрой.
В гардеробную без стука вошел длинноволосый юноша с греческим профилем, таща завернутую в газеты картину.
— О! — обрадовалась Беба, — Гиги! — она приветственно протянула ему руку, обтянутую длинной черной перчаткой. — К сожалению, должна вас покинуть. — Она закуталась в оранжевое боа и улыбнулась в дверях на прощание.
Гиги вынул из ящика китайского инкрустированного столика сигареты Бебы. Протянул пачку студенту.
— Я Гиги, — представился он, — Гиги из Сицилии.
— Вольфганг Занзауэр. — Студент взял сигаретку и сунул в рот, наслаждаясь любимым Бебой ментоловым ароматом. Гиги подал ему зажигалку.
— Я не курю. — Вольфганг скосил глаза на торчащую между зубами сигарету. — Я сосу.
— Ага. — Гиги понимающе покивал головой и закурил. — Ты, наверное, влюблен в Бебу.
— Да. Я хочу, чтобы госпожа Беба Мазеппо стала моей женой.
— У тебя нет шансов. — Гиги высвободил картину из газет и приложил к стене над зеркалом. — Неплохо, правда?
— Пикассо. «Девушки из Авиньона», — верно отреагировал на репродукцию студент.
— Никакой не Пикассо, и никакие не «Девушки из Авиньона», — Гиги поставил картину на туалетный столик. — Автором являюсь я, Гиги дель Солдато. Критически взглянув на эту картину Пикассо, я расширил ее название, подклеив в нижнем правом углу железнодорожный билет. Теперь это «Девушки из Авиньона с пересадкой в Бордо». Можно лишь развивать достижения мастеров. Настоящее искусство кончилось. Осталась только гениальная Беба Мазеппо.
— Я поэт, — представился вторично Вольфганг. — И что касается поэзии, мне кажется, она развивается, — он поколебался. — Я развиваюсь, — он положил ногу на ногу.
— О’кей, о’кей. — Гиги примиряюще взмахнул рукой. — Я говорил о живописи.
— Я, собственно, — Вольфганг закашлялся, — хотел бы жениться на госпоже Бебе, потому что в будущем, когда я прославлюсь, а она станет моей вдовой, то действительно будет вдовой, достойной моего творчества.
Гиги, охватывая цепким взглядом художника поэтичность белой расстегнутой рубашки Вольфганга, запутался в его планах относительно Бебиного будущего.
— Откуда ты знаешь, что умрешь раньше Бебы, ты младше нее на четверть века, — договаривая предложение, он понял, какую бестактность совершает. Это подтверждала и неестественная бледность Вольфганга. — Но, может быть, скоро изобретут прививку, — утешил он студента.
— Прививку от смерти? — Вольфганг был обеспокоен.
— От рака, от кашля, — Гиги, вертясь на стуле, старался ослабить смертоносное слово, — от СПИДа.
Вольфганг пожал плечами.
— Какое мне дело до СПИДа. Беба — девственница*, об этом всем известно. С того дня, как я первый раз увидел на сцене Бебу, другие женщины совершенно перестали меня интересовать. Она станет моей вдовой, все великие поэты и писатели оставляют вдов. Борхес, Джойс, Лассандос. Жены знаменитых литераторов тоже чувствуют себя гениальными, потому что вышли за гения или талантливого мужчину. Если честно, эти жены ничего не понимают — бедные домашние курицы, нафаршированные славой мужей. Конечно, они уважают мужа-творца, могут даже процитировать несколько его страниц и подать хороший обед, но ни одна знаменитая вдова никогда не понимала гения мужчины, с которым жила. Они выходили за мужика, за его хуй, а не за великую литературу. Почему же, вместо того чтобы сказать попросту: «вдова хуя Джойса», претенциозно говорят: «вдова Джеймса Джойса»? Беба Мазеппо — это исключение, она всем телом чувствует, что такое искусство, она поймет мою поэзию. Ты сам утверждал, что искусство кончается, останется только Беба.
— А еще я сказал, что у тебя нет шансов. К тому же ты ошибаешься, она только и мечтает, чтобы выйти именно за хуй, а лучше за два. И поэтому твоей женой не станет.
Вольфганг отчаянно захлопал длинными ресницами.
— Беба, будучи чудом природы, — безжалостно продолжал Гиги, — то есть имея два клитора, мечтает выйти замуж за мужчину с двумя членами. Если в Париже живет Беба с двумя клиторами, почему бы не жить где-нибудь и мужчине ее мечты? Тем более что природа уже создала кенгуру — животное, наделенное двумя крупными органами копуляции.
