– Эта жестянка?
– Уверяю тебя, Бойлерплейт не просто жестянка. Он весьма успешно сражался бок о бок с Тедди и его «Мужественными всадниками» во время испано-американской войны.
– О нет, и ты туда же! Эта война начнется только в тысяча восемьсот девяносто восьмом!
Лиза посмотрела на Калеба как на умалишенного.
– Ладно, так и быть… – проворчал Калеб. – Но скажи-ка, если эта штука и впрямь так успешно действует, почему мы еще не создали целую армию из таких вот Бойлерплейтов?
– Да, в этом и состоит одна из величайших насмешек истории, не так ли? Бойлерплейт стал технологической вехой, оставаясь при этом бездушным солдатом. На войне, Калеб, не только рискуют телом. Война – это и высочайшее духовное испытание… во многом похожее на любовную связь.
(Это слова Элизабет, но я-то знал, что она имела в виду на самом деле. Она думала: «Я говорю о нас, однако ты считаешь, что я говорю о Бойлерплейте, ты ведь такой толстокожий, просто не въезжаешь! Но я все еще могла бы заняться с тобой сексом в конце этой книжки». Я жадно обнюхал ее лифчик и возобновил исследование.)
– В любом случае, – продолжала она, – такие человеческие качества, как честь, отвага и самопожертвование, Бойлерплейту недоступны. Поэтому любая победа на поле боя, лишенная чувств, окажется впустую. Какая разница, сколько Бойлерплейтов доставят домой в мешках? Они же не люди! И пока у противников будет хватать механических солдат, война никогда не кончится, для этого просто не будет причин.
– А ты такой спец в этом вопросе потому, что…
– Потому что я знаю его создателя. Это профессор Аркибалд Кампион. Он, конечно, порядочный идеалист и оч-чень непростой человек, но личность выдающаяся!
Казалось, Лиза погрузилась в воспоминания.
– Еще один старый приятель, да? – ехидно спросил Калеб. – И сколько же трофеев – таких, как я, – тебе удалось собрать в твоей охотничьей коллекции?
Лиза предпочла не заметить его выпада:
– К сожалению, он сошел с ума. Последнее, что я о нем слышала, – его поместили в Психушку Бельвю.
Спенсер тем временем собрался спускаться по лестнице.
– Что ж, неудивительно. Каждый, кто изобретает подобные штуковины, наверняка слегка не в себе.
– Non compos mentis,[19]– тихо сказала Лиза и пошла за ним следом.
В оранжерее Калеб снова остановился перед портретом.
– Толстый старый дурак.
– Ой, да перестань строить из себя крутого и признайся, что тебе его не хватает, – сказала Лиза.
– Ага, как дырки в голове, – вздохнул Калеб. – Которую я непонятно зачем холю и лелею. Надеюсь, с ним все в порядке.
– Ну вот, не так уж это сложно, правда? – Лиза заправила за ухо Спенсера упавшую прядь, убрав ее со лба, который последнее время стремительно увеличивался, выдавая явные признаки облысения. – Знаешь, а ты еще весьма привлекателен для своего возраста.
– Лиза… Даже среди всего этого жуткого безобразия не могу не сказать, что я тоже заметил…
– Заметил что?
– Это просто удивительно.
– Что именно?
– Что ты выглядишь точно так же, как в тот день, когда мы познакомились.
Лиза считала, что утратила способность краснеть, но все-таки покраснела – комплимент затронул романтическую струнку в ее душе. Она сделала вид, что закашлялась.
(Но я-то знаю, о чем она подумала. А подумала она вот что: «Давай просто вернемся к делу, ладно? Иначе я буду вынуждена повалить тебя на пол и заняться сексом прямо здесь, а это сейчас совсем некстати, поскольку до конца всей истории еще далеко». Наверное, мне тут стоит добавить, что в девятнадцатом веке краситель для бюстгальтеров делался из летучей смеси скипидара и радия и не предназначался для вдыхания.)
Внезапно раздался оглушительный хлопок.
Стекло в потолочном окне разлетелось вдребезги. Масляная лампа погасла, и оранжерея погрузилась во тьму.
Лиза взвизгнула.
– Калеб, ты где? – закричала она.
Что-то большое рухнуло на пол. Лиза принялась шарить по ковру, пытаясь понять, что упало. Ее рука наткнулась на распростертое тело бывшего возлюбленного, застонавшего от боли.
– Калеб, Калеб, ты меня слышишь?
– Лиза, – сказал Спенсер слабым голосом. – Кажись, в меня попали.
И он отключился.
* * *
История, рисуя стерильный портрет так называемого Золотого века, давно позабыла Франни Роз Мелочевку и Эмму Мэй Щепотку. Наша память обладает потрясающей способностью стирать неприятные картины прошлого. (По крайней мере так всегда твердили мои мама и папа, говоря обо мне.)
Франни Мелочевка и Эмма Щепотка были карлицами-проститутками с Малбери-Бенд. Они дружили с детства, и их почти никогда не видели порознь. За пятьдесят лет нелегкой жизни они перепробовали множество занятий: были старьевщицами, соплеподтирщицами, чистили грызунов и укладывали сосиски в хот-доги фирмы Сабретт. Но свое истинное призвание они нашли в торговле собственными шкурами.
Странная парочка была очаровательна, насколько это слово можно применить к грязным шлюхам. В другой жизни, вероятно, их могли бы называть «дорогая тетя Эмма» и «милая тетя Франни», но в этой жизни их звали еще «Эмма-Наводчица» и «Франни-Брызгалка».
Ничего необычного в них не было (если не считать того, что Эмма на самом деле доводилась внучкой герцогине Уэльской и наверняка унаследовала бы громадное состояние, если бы знала о своем истинном происхождении). Эти непутевые создания болтались, словно щепки, в бурных волнах Малбери-Бенд. Единственное, чем они могли бы гордиться, так только тем, что им посчастливилось стать второй и третьей жертвами Джека Веселого Крушителя, и уж на них парень оттянулся по-настоящему.
А тем временем в неприметном кирпичном особняке душегуб, облачившись для убийства, запер свою дверь и спустился по лестнице.
Внизу он наткнулся на любопытную домохозяйку госпожу О'Лири, которая вышла из боковой двери гостиной.
– О, добрый вечер, доктор. Хотите прогуляться вечерком по городу? Я слышала, в «Орфее» дают «Маленьких Фоев»,[20]да. Но, возможно, вас больше привлекают негритянские песенки? «С каблука на носок и обратно прыг-скок, я пляшу как Джим Кроу, и кружится все вокруг». Эта «Банда шаркунов» – настоящий ураган, вот что. А их намазанные белым рты! Бог мой, но ведь они…
Киллер прижал указательный палец к губам госпожи О'Лири. Он вложил ей в руки письмо и затем так же неторопливо убрал палец.
