Между нами было не меньше двадцати метров. Но мне вдруг показалось, что темный ствол маузера всплыл буквально возле моего лица. Там, за ним я увидел прищуренный темный глаз с длинными иглами ресниц.
— Сам ты гад!.. — тихо и с ненавистью сказала Любочка.
Я как завороженный смотрел на ствол маузера и неожиданно понял, что сейчас умру. Это было секундное сумасшествие, но оно было настолько реально, что меня охватил животный ужас. Я попятился и опрокинул стул…
— Гад! — повторила Любочка.
Сухо щелкнул курок… Темнота в стволе маузера ожила. Темнота бросилась на меня, и меня не стало… Не стало только на одно мгновение, а потом в глаза брызнул нестерпимый солнечный свет. Отдаленно это чем-то напоминало состояние человека вынырнувшего с большой глубины.
…Любочка стояла, опустив маузер и смотрела на меня полными ужаса глазами. Когда я с руганью срывал с нее куртку, я вдруг почувствовал, как бессильны и вялы ее руки, а сама она едва держится на ногах.
Я не помню, что я говорил Любочке, но не думаю, что это помнит и она. Все происходило как в тумане. Я выбросил в кусты маузер и куртку и ушел…
Любочка пришла ко мне после отбоя. Я лежал, отвернувшись к стене, и обводил пальцем большую розу на обоях. Любочка села на кровать и погладила меня по голове. Я молчал.
Любочка тихо засмеялась и нагнулась ко мне.
— Слушай, кабанчик, перестань злиться, пожалуйста, — как никогда ласково шепнула она. — Кстати, я не сержусь на тебя уже целых три часа!
Слова Любочки были настолько веселы, обыденны и глупы, что я не выдержал и грубо оттолкнул ее. Если бы она встала и ушла, я побежал бы за ней следом. Но не думаю, что я стал бы умолять Любочку остаться со мной, рухнув перед ней на колени, или вдруг меня потянуло на какой-либо горячечный монолог полный мольбы и самоунижения. Совсем нет, я бы просто взял ее на руки и никуда не отпустил. Поэтому я смело оттолкнул ее еще раз.
Любочка не перестала смеяться. Ее руки гладили меня по голове, плечам, груди, животу… Руки были настолько бесстыдными и горячими, что я чуть было не заржал от охватившего меня желания.
— Пошли со мной, лодырь толстый! — сквозь тихие слезы и смех шептала Любочка. — Ты же знаешь, что я ни за что не уйду и только поэтому издеваешься. Я убью тебя когда-нибудь!.. Сволочь, гад!.. Ты же мне каждую ночь снишься. Вчера отравиться хотела… А потом думаю, а ты-то как без меня?.. Ты же пропадешь! Тебя же каждую минуту, каждую секундочку любить надо. Любить так, чтобы ты сам себя забыл, чтобы ты в белый и чистый лист превратился, а потом вдруг взглянул на самого себя и понял, какой же ты болван на самом деле. Я докажу тебе это… Пойдем ко мне, и я загрызу тебя, теленочек. Миленький мой, солнышко мое!.. Ведь таких как я, не бросают. Бросаю всегда я и никогда меня. Что ты без меня?.. Да ничто!.. Ноль без палочки. Но ты постоянно что-то корчишь из себя. Но если ты скажешь мне умереть, я умру за тебя с великой радостью. Я отдам тебе все и ничего не попрошу взамен. Кстати, если ты сейчас же не встанешь, я откушу тебе ухо!..
Смешно!.. Слова Любочки вызывали во мне то действительную обиду, то я просто изображал что-то похожее на нее. Смешно!.. Я был готов легко забыть настоящую обиду и выставить на показ мнимую. Это была игра, но игра странная: то она было похожа то на что-то светлое и доброе, то снова и неожиданно становилась опасной и жестокой. Словно мы шли, взявшись за руки, над бездной…
Скоро наша тихая возня и смех вызвали недовольное ворчание моего соседа по комнате. Мы притихли, но не больше чем на полминуты. Я попытался поцеловать Любочку, но Любочка отстранялась и дразнила меня. Возня возобновилась с новой силой и на этот раз что-то шептал уже я…
Мы пошли к Любочке… Первый раз все произошло глупо и неумело. Потом мы лежали, прижавшись друг к другу и смотрели на темный, ночной дождь за окном. Наверное, это было похоже на изгнание из рая. Вокруг нас был огромный мир, но он был пуст и в нем существовали только мы.
То первое, неумелое и животное, не разрушило нас… Страсть то вспыхивала с новой силой, то уходила после полного опустошения, но уже существовало еще что-то огромное, что было несоизмеримо выше и важнее этой страсти.
Дождь кончился… Мы лежали и молча смотрели друг на друга. В глазах Любы было столько любви, нежности, чувства вины и огромной радости что это просто не могло не вызывать улыбки. Я не знаю, как я сам выглядел в ту минуту, не знаю, как я смотрел на Любочку, но она вдруг рассмеялась и сказала: «Боже мой, Боже мой, да какой же ты еще теленочек!» Она гладила меня по голове, смеялась, целовала мои глаза, и я действительно чувствовал себя последним дураком озабоченным лишь одной страстью. Когда спадала очередная волна, я искал носом плечо Любы, натыкался на него и замирал. Волосы Любы пахли волшебным, а теплая кожа немножко духами и еще чем-то теплым и совсем-совсем родным. Мне еще никогда не было так хорошо и спокойно на душе. Лишь где-то там, в самой ее глубине тлело едва ощущаемое чувство вины. Чувство вины не перед Любочкой, а… я даже не знаю, как толком объяснить его… это чувство было похоже на прощание. Оно не вызывало боли. Я знал, что это чувство уйдет, что оно не останется со мной навсегда… Это было прощание с детством.
Утром я сжег куртку из чертовой кожи. Я думал о том, насколько хрупок человеческий мир, как ветки, которые я ломал для костра и я никак не мог понять, почему человек так беззащитен!.. Нет, не слаб, а именно беззащитен. Человек может казаться сильным другим людям, самому себе, но так ли много все это значит?.. Наверное, человек похож на крохотный росток. Росток может проломить асфальт, но в то же самое время его легко растоптать. Я ничего не понимал. Я не понимал, что может защитить нас от той же куртки из «чертовой кожи». А ведь она, эта чертова куртка из «чертовой кожи», была значительно страшнее любой внешней силы, потому что она разрушала изнутри. Человек в куртке из «чертовой кожи» становился другим человеком, если оставался им вообще…
Бледная Любочка сидела рядом и смотрела на огонь опустошенными, но в тоже время удивительно светлыми глазами.
Когда пламя костра опало, когда от куртки остался только черный пепел похожий на растекшуюся смолу, Людочка тихо сказала:
— Будь она трижды проклята!
С тех пор мы больше никогда не расставались. Я учился в институте на дневном отделении, Любочка — на заочном в университете. Если бы я тоже перевелся на заочное, мне пришлось пойти в армию на два года. Но финансовых проблем у нас не было. Летом я ездил в стройотряд, а в остальное время подрабатывал грузчиком в местном магазине или разгружал вагоны. Оставаясь студентом, я зарабатывал в год больше высококвалифицированного рабочего. Теленок превратился в работящего, упрямого быка и бык неторопливо потащил свой воз. Мы начали строить наш дом… Через два года у нас родился Сережа, еще через три — Олечка.
Как-то раз Люба — то ли в шутку, то ли в серьез — сказала мне, что больше всего она любит меня, когда я прихожу домой усталым после работы.
