— Когда мы умрем, все будет именно так. Я знаю. Я уже видел это в зрачке коня. А потом я увидел то же в глазах моей Маши, когда она умерла. Человек неподвижен. Он просто медленно кружится, переворачивается. И становится маленьким-маленьким. И белый солнечный диск обязательно сидит на троне красной, как кровь, горы.
Солнце! — произнес Сергей торжественно, как будто читал надпись на стеле.
ДВОРЕЦ ПУСТОТЫ
Виктор жил, как воздушный змей, — на привязи. Бури — он играл с ними до двадцати пяти лет натягивали, но не обрывали нить, соединявшую его с детством. Он получил образование архитектора и женился на Мишлин. Но так и не познал восторг самозабвения.
Его мать умерла. Он без сожаления смотрел на ее маленькое сморщенное личико, которое вдруг сделалось совсем гладким. Без сожаления, потому что оставался еще отец. Год спустя пришел черед отца. Старик погрузился в предсмертную агонию и один шел навстречу таинственному преображению. Вместо прощания он вытянулся на смертном ложе и за несколько часов превратился в торжественно улыбающуюся мраморную статую. Но это прощание и эта улыбка не обращались ни к кому, даже к сыну. И Виктор почувствовал себя брошенным.
Он стал вымещать злобу на жене, как ребенок, который замахивается на мать, потому что на улице пошел дождь.
Мишлин страшно удивилась и сперва не реагировала. Потом начала огрызаться. Чем больше она отвечала, тем больше он свирепел. Это ожесточенное противостояние длилось несколько недель и совершенно измучило обоих… Однажды вечером Виктор ее ударил. Мишлин вскрикнула и посмотрела на мужа с испугом. Тогда он избил ее в кровь. Она рыдала, прижимая к глазам кулачки. Ярость Виктора сменилась безудержным желанием, и он утолил его, воспользовавшись Мишлин.
* * *
Утром она ушла — к Луи, своему любовнику. Луи, человек мягкий, был потрясен видом покрытого синяками и ссадинами тела возлюбленной. Несколько часов подряд он целовал и лечил ее раны. А она все плакала… Сначала это были слезы ярости, но вскоре они сменились слезами томной неги.
Наступили сладостные дни.
* * *
Виктор ничего не сделал, чтобы вернуть Мишлин. Он не запил, потому что не переносил спиртного, зато целиком ушел в работу. Вечером, возвращаясь из конторы, он снова усаживался за чертежный станок и рисовал проекты «дворца пустоты». На головокружительной высоте были перекинуты воздушные мостки, тысячи легчайших стальных лестниц, упирающихся в небо, расчерчивали пространство листа, образуя гигантские, наполненные воздухом залы. Собственно говоря, дворец в целом представлял собой пустоту, дыру, окруженную переплетением линий, бездну, уходящую в небо.
Когда проект был закончен, Виктор принялся за чертеж склепа. Пустые погребальные камеры примыкали одна к другой, но были замкнуты и никак между собой не сообщались. По размеру и взаимному расположению они повторяли пропорции человеческого тела. Только не было камеры, соответствующей голове. Сама голова, представленная в виде расщепленного бронзового шара, покоилась в центральной камере, где должен находиться живот.
Виктор закончил склеп и принялся за проект дома терпимости. Номера, гостиные, коридоры были разделены стеклянными стенами, заполненными водой. Полы были устланы широкими мягкими матрасами. В воде, колышемой легким течением, плавали предметы и картинки. От эротической символики Виктор отказался. Чернильницы, шкафчики, тюбики с краской, бидоны с молоком медленно перемещались в толще воды, опрокидывались и выливали наружу свое содержимое, которое растекалось широким облаком, напоминающим черную сперму. В проекте присутствовали также величественные человеческие изображения, они плавали подобно утопленникам. Их Виктор вырисовывал с особой тщательностью. Это были персонажи, увиденные им когда-то в детских книжках. Они навсегда застыли в той позе, в которой их зафиксировала память. Один, например, входил в церковь, другой шагал по пустынной улице, женщина опиралась на перила балкона, а две маленькие девочки в коротких платьицах танцевали перед носом у собаки. Были там существа неведомой породы, полубоги, полузвери, которым Виктор дал имена. Кроме прочих, имелись златовласые Миллозы, Малипорты с зелеными глазами и еще огромные Базилуфы, глотатели ветра. Виктор нарисовал несколько десятков картинок, которые явились из прошлого с такой готовностью, точно рады были плавать в доме терпимости, чтобы их там насиловали и заливали чернилами.
* * *
Все это время Мишлин переживала медовые недели. От ее ран не осталось и следа, но, чтобы вновь испытать сладостные ощущения первого вечера, она обклеивала себя пластырем и, когда Луи возвращался с работы, просила его медленно отдирать пластырь от тела и смазывать эти места мазью. Только плакать у нее больше не получалось. Но все равно эти процедуры были столь сладостно-томительными, что она не могла удержаться и скрежетала зубами. Однажды она вырвала склянку с мазью из рук Луи и укусила его до крови. Тот, ничего не понимая, раскрыл рот и посмотрел на нее своими большими, влажными от нежности глазами.
— Прости, — сказал он на всякий случай.
Не проронив ни слова, она оделась и побежала к Виктору.
* * *
Виктор очень переменился за последние два месяца, сильно похудел. Все лицо его покрылось морщинами — так бывает у людей, которые давно не разговаривали. Морщины собирались вокруг глаз и сходились к наполненным синевой орбитам.
Увидев Мишлин, он понял, что победил. Трудясь ночь за ночью, он сделал огромную работу, и стены его квартиры были теперь увешаны чертежами и картинками. Это было похоже на колдовство: Мишлин вместе с ним вошла во Дворец Пустоты. Теперь он завлечет ее в дом терпимости, возьмет ее силой, а потом засунет в склеп — и, мертвая, она будет принадлежать ему безраздельно.
Мишлин почувствовала, что стала добычей. Она тихо подошла к Виктору и, ничего не говоря, прижалась головой к его плечу, заранее принимая боль, без которой не могла уже обходиться.
ХРАМ ТУМАНА
Случилось так, что архитектор В., весьма известный в Бельгии до Первой мировой войны, пресытился бетоном и воспылал ненавистью к граниту. Он заметил, что камень, как его ни обрабатывай, все равно не раскрывает своих возможностей. Камень крайне неподатлив, и единственное его назначение — долговечность. Свою монолитную силу он сосредотачивает внутри себя. И сколько его ни теши, сколько ни двигай — он сопротивляется всей своей инертной массой. Ему чуждо стремление ввысь, к которому его принуждают церковные шпили. Камню ненавистно все, что имеет крылья. Ветер для него — мука. Если его поднимают над землей и делают из него фронтон храма, он всеми способами стремится вниз. В результате колонны заваливаются, а памятники, которые выглядят нерушимыми, медленно уходят в землю, где камень вновь оказывается в объятиях любезной ему тьмы.
