Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Вера уехала на море, я осталась в ее квартире. Десять дней, может быть две недели, ленивые дни в отсутствии Веры. Брожу по квартире, рассматриваю фотографии, часами пишу Вере письма. Ломаю голову над тем, как написать что-то новое, то, чего никто никогда не читал. Принимай, [email protected]. Часами жду ответа. [email protected] отвечает, «мы будем долго и хорошо жить» и «девочка моя, какое счастье, что ты есть у меня». Невозможно сказать, сколько мегабайт любви продуцировал и поставлял на рынок этот почтовый ящик. И хоть август был самым счастливым месяцем, я не радовалась контрольному пакету акций в нашем предприятии. Меня никогда не покидало ощущение того, что простые, шаблонные фразы от [email protected] не персонифицированы. Девочка, мальчик, без разницы. Когда я читала «мы будем долго и хорошо жить», комсомолец Максим читал «миленький, не грусти, скоро приеду, люблю». Ревнуя Веру друг к другу, мы с Максимом читали ее письма и хорошо жили.
Вера приехала, а я сказала ей, вот, живу, никому не мешаю, хожу по квартире, нюхаю твои вещи. Вера кивнула, я знаю, всегда так бывает. У меня впереди еще четырнадцать лет для того, чтобы так же просто сообщить кому-нибудь, всегда так бывает. Я первый раз нюхала вещи того, кого люблю, и меня огорчил ответ Веры, лишенный напряжения, интонационно подразумевающий, что иначе и быть не может. Тогда мне пришлось утешать себя, возможно, в мое отсутствие, Вера тоже нюхала мои вещи. Но если так, то чьи еще и когда. Если все нюхают вещи, я не должна этого делать. А если я это делаю, значит, этого не должны делать остальные. Такой простой расклад. Глядя на Верины отточенные движения, на механистичность, с какой она обнимает, улыбается, оборачивается или печалится, я думала о том, чего не хватает этой безупречности, и поэтому обреченности. У Веры еще четырнадцать лет назад не осталось ничего, что она могла бы дать мне. Ни слов, ни молчания, ни жеста, ни взгляда. Все было потрачено, оставлено где-то там, кому-то другому, другим. И в моей жизни тоже не осталось ничего, что не было бы использовано другими, к чему другие не прикасались бы, о чем другие не знали бы. Жаль, что важное и нужное отдано бездарным и безобразным дням. Жаль, что мне хватало терпения там, где нужно было просто встать и уйти. Жаль, что удалось себя как-то преждевременно потратить, даже не принадлежать теперь себе. Жаль, что мое тело было с другими телами. И нет ничего нового, ничего важного, ничего сокровенного. Я презираю свои губы, столько раз произносившие то, о чем уже больше не могут говорить. Но я хочу сказать, хочу найти новые слова, хочу найти новое. Найду. Когда этот монолог услышала Вера, она вяло отмахнулась, я тебя прошу. Не нужно искать ничего нового, зачем ты мудришь. Покупай мне путевку раз в месяц, мне нужно уезжать из Москвы, это будет новым. Но и после этих слов я все равно презирала свои губы, правда, уже не совсем понимая, для кого мне было беречь слова любви. «Путевка» раздробила меня на множество частей, и большинство из них хотело домой. Меньшинство как всегда верило до конца. В этом, пожалуй, всегда и заключалось основное отличие между мной и Верой. Существует множество прекрасно работающих схем. По ним можно действовать, по ним можно жить, по ним можно любить. Только не меня.
Я засыпаю и просыпаюсь с тобой, душечка, вздрагиваю от шороха в прихожей, бегу открывать дверь, до конца верю, что ты еще можешь прийти. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Я не хожу на собрание жильцов. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Я не читаю журналы баптистов. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. А когда дадут горячую воду. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Я не хожу на собрание жильцов. Ты еще можешь прийти. Мне не нужна картошка. Ты еще можешь прийти. Сколько стоит килограмм. Ты еще можешь прийти. Ты еще можешь прийти, душечка, есть вещи, в которые хочется верить до конца. Никто не знает, где заканчивается вера.
Осенью мы с Верой поссорились, и она послала мне письмо с картинкой опасной куколки. Отправитель «byvshaya». Бывшая. Ничего личного, все поставлено на конвейер. У любви и расставанья промышленный масштаб. Этот адрес, очевидно, был заведен до моего появления в жизни Веры. Возможно, картинка опасной куколки тоже использовалась раньше. От «бывшей» письма уходили «бывшим», без обид, извращенно и скромно. Мне следовало бы еще тогда понять, что наши отношения уже стали бывшими, но ведь есть вещи, в которые хочется верить до конца. Поэтому, получив от Веры sms «не звони больше», я сидела и теребила волосы на голове, к моменту получения этого сообщения я не звонила ей две недели. Теребила волосы, думала, почему мне, почему сейчас, что произошло. Да, что произошло. А потом поняла, да ничего не произошло. Ничего личного. До меня такое же сообщение получили десять человек, и я была одиннадцатой. Кто-то в это время смотрел телевизор, прочел sms, вспомнил Веру, огорчился, пожалел о том, что Веры нет рядом, и остался в одиночестве с испорченным настроением. Кто-то принялся звонить Вере немедленно, выяснять, почему ему больше не нужно звонить. Кто-то спокойно ужинал со своей новой любовницей, прочел, сравнил Веру с любовницей, в зависимости от результата анализа ощутил покой или беспокойство. Кто-то просто спал, и наутро не до sms ему было.
Прекрасно работающие схемы, кнопки, булавки, крючки, клей, пролитый на брюки кофе, все было поставлено на конвейер. И нет печали, нет обиды, обмануть тех, кто сам обманываться рад, действительно не трудно. А на тех, кто не рад обманываться, существует исключительно простой способ воздействия. Достаточно воззвать к их совести, как ты мог так обо мне подумать. Действительно, как. Когда я сказала Вере, ты не умеешь любить, ты людьми свою жизнь драпируешь и декорируешь, Вера ответила, как ты могла так обо мне подумать. И что на это возразить. Ничего. Прости, Вера, бес попутал. До конца верить, до конца. В то, что у Веры впали или выпали шейные позвонки, потому что она всегда отворачивалась от меня, занимаясь сексом. Даже испытывая оргазм, отворачивалась. Прятала страх, закрывала глаза, как дети, которым кажется, если они никого не видят, то их тоже никто не видит. Спрятались. Я до конца притворялась, что не вижу Веру, когда она отворачивается. Что нет в интимной близости ничего личного. Просто Вера мастурбирует, а я как бы ассистирую, и при этом как бы отсутствую. Она может быть собой, никто не увидит. Слабости, зависимости, любви или ее отсутствия, удовольствия или напряжения, стыда или бесстыдства, оргазма или притворства, ничего вообще.
Засыпаю и просыпаюсь с тобой, душечка. Разговариваю в темноте, при свете дня мучаюсь, то ли святая ты, то ли дура, то ли злодейка. Красива ли, отвратительна ли, мучаюсь, кто ты, невозможная реальность или плод моего воображения. Навсегда жалею тебя, навсегда люблю, навсегда ненавижу. Изменила ли ты меня навсегда, изменила ли я тебя, вспоминаю твое лицо. Пойми меня, вспоминаю твое лицо, умираю. Пойми меня. Тебе не так много осталось, как кажется. В тебе не так много осталось, с тобой не так много осталось. Тебя не так много осталось, как кажется. Как мне бы хотелось, пойми меня. В твоих чертах неизбывность, смешение и сумасшествие.
Сознание это чистая, глубокая река. Каждый вечер я прихожу к реке и ложусь в воду. Плыву вниз по теченью, все дальше и дальше, больней и больней. Проплываю жизнь, просматриваю слайд за слайдом, как презентацию в Power Point, трезво и нервно. А потом выхожу на берег, поднимаюсь вверх и оттуда гляжу на реку. Она полна людей. Все плывут к тебе и никто от тебя. Они видят те же слайды, что я. У них счастливые лица, они плывут дальше и улыбаются. Захлебываются радостью. Сходят с ума от радости. Камнем ко дну от радости. Каленым железом от радости. Твоими письмами, твоими звонками, твоими надеждами. Твоими детьми, твоей жизнью, твоими заботами. Все дальше и дальше, больней и больней. Они давно утонули, душечка. Только ты им об этом не скажешь. Ты выделишь койки в хосписе и станешь за ними ухаживать, поддерживать непоправимое. Поддерживать это безумие, в котором умерший надеется, что был для тебя единственным. Чистая, глубокая река, но ты любишь мутную воду. Ты лежишь одна в своем хосписе, совершенно одна. Совершаешь осмотр пустых коек, кашеваришь, несешь белье в прачечную, закупаешь бинты, закупаешь сердечные капли, продолжаешь себя обманывать. И тебе об этом не скажут, потому что есть вещи, в которые до конца верить не хочется. До конца. Никто не знает, где заканчивается терпение.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
