Да, хмуро признался Лайлокен. Я убью такую женщину… или мужчину, если они укрывают любого, помогающего ирландцам. Голыми руками убью, коль потребуется.
Что ж, раз так, отвечал Беннинг с ледяным спокойствием, я предлагаю найти и угнать доброго коня.
Он очнулся на земле. По крайней мере на ощупь это показалось ему землей. Жесткой, неровной. Он лежал на спине. В нос ударили запахи дыма, и пыли, и пота — не самые приятные запахи, у него сразу же разболелась голова. А может, она болела у него и прежде… Тошнотворное ощущение потери ориентации в пространстве волнами накатывало на него, а мысли в голове звучали как-то непривычно, словно озвученные чужим голосом.
Собственно, он не мог сказать, чтобы в голове его звучали чьи-то чужие голоса. Это походило скорее на то, как если бы какая-то часть его самого, которую он раньше просто не ощущал, заявила вдруг о себе, попытавшись высвободиться из-под его, Стирлинга, контроля. Это ощущение смутно напомнило ему столкновение воздушных масс: грозы сменяются затем этаким смешением температур и воздушных давлений, которое приводит к непредсказуемой погоде.
Эта скрытая прежде часть его совершенно новой личности излучала пока ужас, сквозь который прорезались нотки гнева. Только сейчас до Стирлинга дошло, что он думает на древней разновидности валлийского языка… бритонского, так, кажется, назвала его д-р Бхаскар. Теперь до его сознания начали доходить другие голоса. Мужские, полные плохо скрываемой тревоги; женские, едва не срывающиеся на визг от страха. Чей-то зычный голос мгновенно обратил на себя внимание Стирлинга, в каком бы раздрае ни находились его мысли.
— Отнесите его в дом! — скомандовал голос, хотя смысл этих слов дошел до Стирлинга с некоторым запозданием. — Слава Богу, мы так близко от Кэр-Удея! Со смертью Лота мы не можем рисковать жизнью еще и его брата! — Снова смысл сказанного доходил до Стирлинга клочками — наполовину по мере того, как мозг переводил этот странно звучащий валлийский, наполовину из той, непривычной части сознания, которая бормотала что-то на том же языке, что и незнакомый говоривший.
Его вдруг охватило отчаянное желание кричать, если не визжать от страха. Стирлинг отреагировал на это чисто механически, безжалостно прикусив до крови язык. О Боже… Он так и не понял точно, какой из половин его раздвоившегося сознания принадлежит эта мысль. Стиснув зубы, он понял, что ему совершенно необходимо знать, в чьем же теле он все-таки оказался. Одно хорошо: вторая, перепуганная, отчаянно бьющаяся часть его рассудка никак не казалась женской. И органы чувств его по крайней мере действовали как положено: тело под незнакомыми одеждами определенно принадлежало мужчине.
Что ж, спасибо и на том…
Несколько сильных мужских рук подняли и понесли его. Перед глазами Стирлинга мелькнул клочок холодного, истыканного звездами неба, и тут же его внесли куда-то… он не знал куда. Челюсть уже начало сводить от попыток сдержать крик обладателя тела. Стирлинг разглядел темные каменные стены, неровный огонь факела, закопченный потолок… Шаги отдавались от каменных поверхностей гулким эхом. Его положили на какую-то горизонтальную поверхность. Он ощутил щекой мех… наверное, меховой мешок, набитый чем-то растительным. Матрас получился неровный, хотя и не такой неровный, как земля, на которой он только что лежал. И гораздо мягче.
— Приведите Ковианну Ним! — приказал незнакомый женский голос.
— Кто здесь еще? — удивился другой голос, мужской. — Гром и молния, парни, да ведите же ее сюда сейчас же! — Говоривший перевел дух и продолжал уже спокойнее: — Нам повезло, Ганхумара. Оказывается, Моргана сейчас здесь — заехала с Медройтом на пути домой из Айнис-Меноу. Они узнали, что мы едем на север, к границе, вот они и сделали крюк повидаться.
Кто, оглушенно подумал Стирлинг, такая эта Ковианна Ним? И кто такие Ганхумара и Медройт? И кто, если уж на то пошло, он сам? Та странная, непривычная часть его самого удивилась тому, что он этого не знает. Черт, удалось ли Седрику Беннингу и Бренне МакИген приспособиться к этому сбивающему с толка ощущению противоречащих друг другу частей у тебя в голове? Хотя нет, не у тебя: голова-то чужая. Ну, МакИген-то, возможно, и безразлично то, что она ломает чью-то ни в чем не повинную личность… А Седрику Беннингу? Австралийцу, выросшему в Манчестере? Вот бедолага… Интересно, подумал Стирлинг, сколько недель потребуется им всем только на то, чтобы приспособиться? И не сойдут ли они при этом с ума? Кстати, осенило его, вот один из способов выследить их: искать среди тех, кто страдает внезапными помутнениями рассудка…
— Где он? — спросил новый голос — женский, негромкий, довольно-таки приятный.
Стирлинг сделал усилие, и на этот раз ему удалось открыть глаза. Взгляд его встретился с парой серо-стальных глаз. По их выражению он предположил, что обладательница их совсем недавно испытала сильнейшее потрясение, но сдерживает переполняющие ее чувства единственно силой воли. На вид ей было около сорока, но красота ее все равно потрясала. В руках она держала яркую сумку из домотканого холста. Голос ее, когда она снова заговорила, напомнил ему шелест водопада в священной роще, полный тайн и неизъяснимой прелести.
— Лежи спокойно, Анцелотис, не мешай мне слушать твой пульс. — Она тоже вгляделась в его глаза, в то время как пальцы ее осторожно ощупывали его запястье, веки…
— Он лишился чувств совершенно неожиданно, Моргана, — вновь послышался тот, первый женский голос. — Рухнул из седла у самых ворот крепости. Так быстро это все случилось — Арториус не успел ни подхватить его, ни хотя бы замедлить падения, хоть они и ехали стремя к стремени.
Арториус? Стирлинг даже зажмурился, так закружилась от облегчения его голова. По крайней мере он попал в нужные время и место. И еще, слава Богу, он не попал в тело Артура — вот это было бы полнейшей катастрофой.
— Анцелотис, — негромко окликнула его Моргана. — Ты можешь рассказать, что случилось? Ты что, лишился чувств от боли?
Оба — и Стирлинг, и Анцелотис — попытались ответить одновременно, разом дав команды одному на двоих рту, языку, губам… Результатом этого стал наполовину сдавленный стон, наполовину неразборчивая смесь английского и этого архаичного валлийского. Впрочем, Стирлинг даже не обратил на это особого внимания. Гораздо больше его занимала совсем другая мысль:
Кто, черт возьми, такой этот Анцелотис? Боже праведный, только бы не Ланселот… Если я попал в его тело, мы все в глубокой заднице. Черт подери, разве Ланселота не выдумали французы? Голова раскалывалась от боли, и это мешало ему вспомнить все, что он помнил про эпоху Артура, а сознание своего невежества только добавляло головной боли: она клубилась, сгущаясь, у него в голове, как летняя гроза над вершинами Хайленда.
Я передумал, беззвучно кричал он недосягаемым ученым, но те уже никак не могли слышать его у себя в лаборатории и тем более не могли вытащить его обратно раньше, чем через год — как бы он ни жалел теперь о своем решении последовать за МакИген и Беннингом… Он застрял здесь — основательно и безнадежно застрял. А ведь ему нужно найти террориста. Комната понемногу замедлила вращение, и он заставил себя сделать глубокий вдох. Олл райт. Мне нужно найти и остановить террориста. Вот уж этому меня учили.
