Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
Вечером медсестра обошла палаты и спросила, кому выдать снотворные и обезболивающие таблетки. От снотворного я отказалась – никогда не принимала, нечего и начинать. Обезболивающее взяла, но так и не воспользовалась им, решив испытать себя на прочность.
Нет слов, чтобы передать, как прошла ночь в ожоговом отделении. Наверное, так чувствует себя грешник в первый день пребывания в аду. Потом, конечно, он привыкнет, человек ко всему привыкает, но в первый раз очень страшно.
Обожженные восьмидесятилетние старушки страдали от духоты и просили не закрывать дверь в палату. В коридоре всю ночь смрадно хрюкали и деловито шебуршали бомжи, то и дело заходя в женский туалет напротив нашей палаты. Дверь нараспашку – холодно, закроешь – тут же становится нечем дышать, потому что окна забиты гвоздями, ведь проветривание в палате не предусмотрено.
Я лежала и стучала зубами. Накрывать спину ни в коем случае нельзя, чтобы не «запарить» свою рану. Стоило накинуть даже тонкую простыню, прекратив доступ воздуха, повязка начинала сочиться, оставляя на постельном белье огромные мокрые пятна.
Спина ныла и горела, в палате сквозило, к тому же надо было следить, чтобы коридорные постояльцы не унесли привезенный для работы ноутбук, лежащий в портфеле под кроватью.
Холодно, душно, больно и страшно.
Утро существенного облегчения не принесло.
Ожоги бывают четырех степеней. Ожоги первой, второй и третьей А степени поверхностны и способны к самозаживлению. Заживление глубоких ожогов – третьей Б и четвертой степени – невозможно без пересадки кожи.
Оказалось, что разговора с врачом, как и перевязки, мне в этот день не полагается, следовательно, никаких дополнительных данных насчет тонкой грани между А и Б не получишь. Днем я не выдержала и пошла на поиски врача.
Больные – народ мнительный и пугливый, им поговорить хочется, чтоб утешили, обнадежили, пообещали, что у них непременно все будет хорошо. Без врача тут не обойтись. После обеда в коридоре я случайно наткнулась на симпатичную блондинку со стопкой бумаг в руках.
Бумаги оказались историями болезни, а блондинка – моим лечащим врачом. От нее я узнала, что сроки пребывания в больнице неопределенны, так как надо исключить вероятность оперативного вмешательства – пересадки кожи.
Ничего не оставалось, как проветривать спину, сидя в надетом задом наперед халате, и ждать следующего дня.
В открытую дверь я видела фланирующих по коридору постояльцев отделения. Те, у кого пересажена кожа, заметны издалека: прооперированные участки кожи закрывать нельзя, и полосатые ноги и спины то и дело мелькают в коридорах, пугая посетителей отделения и вновь прибывших обожженных, еще надеющихся, что они будут выглядеть лучше, чем люди-зебры.
При входе в отделение новичков встречала огромная репродукция кустодиевской купчихи за таким опасным горячим чаем. Кажется, того и гляди подмигнет и скажет басом: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
Под вечер я легла на кровать, и тут ко мне наконец подошли врачи, которые, как мне рассказывали, прошли Афган. Они склонились надо мной, смотрели очень серьезно, о чем-то вполголоса переговаривались, и я понимала, что они решают, нужна мне пересадка кожи или нет.
Потом зачем-то позвали анестезиолога. Им оказался знакомый мне Бегемотик. Присутствующие замолчали.
Молчание прервал пожилой врач с высокой залысиной и прямо-таки гитлеровскими усиками над верхней губой.
– Современная медицина, – говорил он, обращаясь к Бегемотику, – знает много способов лечения. Какой бы выбрали вы?
Голова Бегемотика тут же приняла породистый угол наклона; было видно, что он вдумчиво взвешивает: или – или.
– Как мы вас лечим, – начал он, – зависит от многих факторов. Коллега Иустин подтвердит… – кивнул он на пожилого с залысиной, но не успел закончить.
Тот, кого он назвал Иустином, резко наклонился ко мне. Какие усталые, слезящиеся, набрякшие у него глаза! Он словно прожил несколько жизней, и точно умел лечить ожоги. Врачи стали выходить из палаты, всё поплыло, Иустин слился с Бегемотиком. Тот, словно матрешка, поглотил его.
Я открыла глаза и увидела коридорного постояльца – бритого уркагана с татуировками на плечах.
Он стоял возле кровати, смотрел на меня в упор и ждал, когда я проснусь. Затем задумчиво и неторопливо пожевал губами и попытался утешить:
– Не переживай, Маша, вот у меня тоже спина обгорела, кожу пересаживали, скоро выпишут.
– И сколько вы лежали?
– Два месяца.
– Два месяца? – эхом повторила я и тут же спохватилась: – А откуда вы знаете, как меня зовут?
– Так я читать умею, – широко оскалился мой новый полосатый знакомый.
Действительно, глупый вопрос. Ведь над кроватью к стене скотчем был приклеен файл, в который вложен лист с моим именем и датой поступления. Точно такие же приклеенные скотчем файлики с вложенными в них данными больных висели на стенах реанимации четырьмя этажами ниже.
– Меня Жора зовут, еще увидимся, время будет, – пообещал он и вразвалочку пошел прочь.
Только тут я увидела, что его спина сплошь состоит из заплаток. Таких аккуратных квадратных заплаток, словно следы от горчичников – несколько кубиков в два ряда.
Муторный запах, купчиха и дремлющие в коридоре бомжи заставили меня искать возможность улучшить бытовые условия. Несколько платных палат оказались заняты. Возле моей кровати стоял сломанный стул с продавленным сидением и оторванной спинкой. Обойдя отделение, я присмотрела не менее старое, но все же целое кресло и унесла его в палату под одобрительное улюлюканье возлежащих на кроватях коридорных постояльцев во главе с Жорой. Поставила взамен сломанного стула, под печально свисающей с потолка липкой лентой с густо облепившими ее высохшими мухами, переставшими цепляться за жизнь еще прошлым летом.
Поздно вечером, когда я готовилась ко второй мучительной ночи, в коридоре раздался шум. Кто-то громко спрашивал медсестру:
– Она здесь лежит?
Вслед за голосом в нашу зловонную палату, подобно ангелу в развевающихся белых одеждах, влетел врач в сопровождении еле поспевающей за ним медсестры с поста.
– Собирайте вещи, вы переводитесь в другое отделение, во второе, – лаконично скомандовал посланец небес.
Два раза просить себя я не заставила и стала лихорадочно распихивать по пакетам свой больничный скарб. Едва ли когда-нибудь в жизни я собирала вещи так быстро, как на этот раз: вдруг передумают.
– Куда переводят-то? – заохали старушки, несмотря на плохой слух услышавшие стратегическое слово «второе». – На второй этаж? В реанимацию?
– В реанимацию, в реанимацию, – соглашалась я, поскольку и правда была готова бежать, лететь или ехать на каталке хоть в реанимацию, лишь бы подальше от запаха, Жоры и этой липкой ленты с мухами – печального привета национальному проекту «Здоровье».
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
