А счастье свалилось на нее сумасшедшей лавиной. В ту же ночь они стали близки. И теперь Лиза частенько оставалась у него на ночь, благо дома это никого не интересовало. Она читала его книги и думала его мыслями. Цепляла его словечки и одевалась в его рубашки. Внутри нее росла другая Лиза. Женщина. Умница. Красавица. Его внимание, поцелуи, его красивое тренированное тело казались ей прямым доказательством ответной любви. Но Глеб думал иначе. Нельзя сказать, что он не влюбился… Влюбился, и очень, но все это время он помнил, что его ждут другая жизнь и другие женщины. Те необыкновенные, загадочные, известные…
Виденные им на экране и выдуманные еще в ранней юности, они ждали его в прекрасном грядущем, где не было места Лизе. Но теперь, в этот момент, он был влюблен в нее и целовал ее узкие ступни, называя их крылышками… И она, скрестив легкие тонколодыжные ноги, шевелила этими ступнями, подражая подрагиванию крыл. Невидимое время неслось сквозь них, когда они любили друг друга, и неотвратимо разносило в разные стороны… Но Лиза еще не знала этого и все крепче обнимала Глеба за плечи, все сильнее вжималась в него хрупким телом. И только в предрассветные часы глухая тревога охватывала ее и молчаливое животное внутри нее тихо скулило. Тогда она обнимала любимого и лежала неподвижно, слушая этот плач в себе.
Премьеру назначили на начало марта. Но тут пошли сбои. Надежные ребята бросали студию, их приходилось заменять новенькими. А у девчонок сложности в личной жизни заслоняли тягу к прекрасному. К весне, последовав примеру режиссера, коллектив занялся романами. Девицы закатывали на репетициях истерики, хлопали дверью, давали возлюбленным пощечины. Казалось, никому не было никакого дела до того, зачем все они собрались здесь. Только два ветерана самодеятельной сцены держались спокойно и даже утихомиривали разозленного Глеба. «Ничего, Глеб, — говорил Валерка, терпеливо пережидая очередной скандал, — в театре всегда так. Через месяц все перевлюбляются и займутся делом». Как ни странно, Элла Львовна играла отлично, она наигрывала и комиковала, но все равно чувствовался большой природный дар. Труднее всего было укротить Валерку, который в роли отца Элизы пытался сыграть короля Лира и требовал шекспировских страстей и мощи. Он притаскивал свежие идеи и не понимал, почему режиссер не дает их воплотить. Сложная массовка требовала слаженности. И премьеру перенесли на апрель. Шли прогоны. Глеб требовал особой музыкальности всего ритма спектакля. Цеплялся к каждой мизансцене. Добивался от ребят почти балетных движений, немыслимой слитности. Но и он на очередном прогоне понял, что его актеры добились почти невозможного и что лучше они не сыграют.
Генералка, на которую по обычаю пришли все знакомые и родственники, обещала успех. На премьеру Глеб решился пригласить преподавателей из института. Успех был колоссальным. Даже ленивые и вечно пьяные осветители не подкачали, и свет был таким, как Глеб задумал. Ширмы светились изнутри таинственно и сказочно. На их фоне причудливые костюмы выглядели уже не старьем, а настоящими произведениями искусства. Массовка легко и четко двигалась, пела речитативом. Но главное — его Элиза была неимоверно хороша. Потешная, неуклюжая вначале и стремительная, гибкая, элегантная в конце спектакля. Восторг успеха горел в ней, и на поклоны она не выходила, а почти вылетала. Во время обязательного банкета в складчину преподаватель из Глебова института велел Лизе приходить сдавать экзамены и твердо обещал помощь в поступлении.
Ночью Лиза и Глеб пили остатки шампанского и хохотали, вспоминая эпизоды репетиций, все смешные и дурацкие происшествия, которые случались за эти месяцы. До творческих туров у Старика оставалось всего пару месяцев. Глебу нужно было поговорить с Лизой, но он не решался. Их полусовместная жизнь тянулась по-прежнему. Когда «мусенька» как-то спросила: «Глеб, а что будет с твоей девочкой?», он вспылил и едва ли не впервые в жизни закричал на мать: «Не лезь не в свое дело!» Ему нравилась Лиза, ее руки и глаза, нравилось спать с ней в одной постели, пить кофе утром, читать стихи по вечерам и играть для нее отрывки, когда она восторженно вскрикивала и произносила, подражая ему: «Гениально!» Он смотрел на нее как на свое произведение и привычно продолжал исправлять ошибки в произношении, впихивать в ее голову какие-то имена, следил за ее осанкой и походкой. Но однажды Лиза сказала между прочим как о решенном: «Когда мы будем жить в Москве…», и Глеб опомнился. Отрезать надо было сразу и жестко, чтобы у нее не осталось иллюзий. Глеб понимал, что так будет лучше для нее самой.
Лиза знала, что Глебу скоро ехать на туры. Но ей казалось, что он что-то придумает для нее. Ведь он переменил все в ней, он мог все! Так почему бы ему не решить так же легко и вопрос с их отношениями. Он был ее хозяин, князь, господин. Он воплощал в себе иную жизнь. Жизнь, которая могла быть только в кино или театре. Но вот это случилось с ней, с Лизой. Ей казалось, что и он ощущает ее как свою собственность, часть себя…
В тот вечер она бежала к нему переполненная весной. Все зацвело разом: вишни, яблони, сирень… В сумерках неясно белело это цветение, запах короткого дождя, мокрой листвы и земли касался Лизиного горячего лица. Почему-то ей казалось, что Глеб кинется ее целовать и ему будет радостно ощутить этот запах на ее волосах и щеках. Открыв ей, Глеб не шагнул назад приглашающе, а наоборот, вышел на площадку и прикрыл за собой дверь. Лиза услышала музыку и подпевающий мелодии женский голос.
— Лиза, я не один, — значительно и тихо произнес Глеб.
— У тебя гости? — спросила Лиза. Она не понимала, почему Глеб стоит здесь и смотрит мимо нее, досадливо морщась. Такое выражения лица у него бывало только тогда, когда она плохо работала на репетиции. — Что-то не так? — снова спросила она.
— Лиза, ты не понимаешь? У меня — женщина! — страшным шепотом закричал Глеб.
— Ну и что, — ответила она, еще не осознав сказанного им. Но тут же догадалась и ахнула. Хотела кинуться вниз по лестнице, но остановилась, чтобы глянуть ему в лицо. Однако Глеб отвел глаза и протянул пакет с ее вещами.
— Извини, так будет лучше, — сказал он и захлопнул за собой дверь.
Еще минуту-другую Лиза смотрела на эту такую знакомую дверь, которая отрезала вдруг от нее все, что называлось жизнью. Потом она медленно побрела вниз по лестнице. Тяжелый театральный занавес упал и скрыл сияние огней, цвета декораций. Зрители могли идти домой. Для них все кончилось.
Август выдался жарким. В такую погоду приличные «белые люди» лежат на пляже и потягивают пиво. Глеб тоже не прочь был бы податься на пляж с какой-нибудь симпатичной девицей. Но вместо этого он уже час грузил ящики с яблоками. Он давно не озирался по сторонам, опасаясь, что кто-то из старых знакомых увидит его. За те полгода, что он провел в родном городе, ему стало ясно, что никому нет никакого дела до проблем других. Каждый выживал в одиночку. За десять лет Глебова отсутствия в городе вроде бы ничего не переменилось, только обветшали здания да центральная часть приобрела сомнительный и поддельный блеск. Утром, проснувшись от духоты, Глеб с тоской вспомнил вчерашнюю пьянку и отметил ставшее привычным желание хлебнуть чего-нибудь, если не пивка, то кисленького сухого. «Я спиваюсь…» — подумал он как о постороннем, но страха не ощутил, только скуку. Его старики практически весь год жили на даче, и некому было навести порядок в захламленной квартире.
