Говоря все это, повторяю, Марта с такой злостью смотрела на меня, как будто во всей этой истории с улыбками виноват был я лично, будто я был шефом тех, кто больше ей не улыбался. Я продолжал молчать, думая о том, что только полчаса назад она пережила шок, у нее произошел нервный срыв, должно быть, и этот чудной всплеск нервов не что иное, как оставшийся после него хвост. У всех есть право побыть агрессивными, уговаривал я себя, а она нападала на меня, потому что больше ей было нападать не на кого. Но в ее агрессивности мне чудилось и еще что-то уж слишком личное, и вот это-то я объяснить себе никак не мог. В конце концов, это я только что вытащил ее из настоящего ада, успокоил, утешил и даже словом не намекнул на ее очередную энную передрягу, могла же она, черт возьми, хоть это-то, хоть в минимальной степени, принять в расчет и изменить свое ко мне отношение? Ответ на этот вопрос мог бы быть для меня и не столь уж важен или, по крайней мере, мог бы не касается меня лично, если бы в том объятии я впервые не почувствовал, как крепко мы с ней связаны, что-то случайное, но в то же время неискоренимое крепко-накрепко соединяло наши судьбы, это что-то было похоже на ощущение, которое ты мог бы испытать, вдруг заметив, что вас обоих подвесили на один и тот же крючок. Короткая пауза, она снова заплакала, а потом между ее сумочкой и носом замелькали руки с «Клинексом»[26], после чего Марта перешла в лобовую атаку, нахальную и очень даже осознанную. Ей даже в голову не пришло извиниться передо мной, попросить ее понять в такой тяжелый момент в ее жизни, нет, ничего подобного, она просто тараном пошла на меня.
— Я не хочу кончить так, как Лара, — заявила мне она. — Я хочу, чтобы меня любили.
Эти слова никак не вязались с тем, что она до сих пор мне наговорила, но было похоже, что именно за этим она собственно и пришла ко мне, сказать мне именно это. Я снова промолчал, слова оказались бы бесполезными, потому что Марта продолжала говорить так, будто я ей в чем-то возразил.
— Кроме Клаудии, у нее были только мы, ты и я, Пьетро, а мы ее не любили. Это просто ужасно. И, должно быть, Клаудия тоже, не случайно она больше похожа на нас, а не на нее, даже Клаудия ее не любила. А я не хочу так кончить.
Раз уж такое дело, я решил ей ответить.
— Марта, да что ты такое говоришь? — возразил я. Согласен, мою реплику вряд ли назовешь конструктивной, но ничего лучшего в тот момент мне на ум не пришло. Марта улыбнулась, и злость в ее глазах сразу же растаяла, на ее месте появилось уже знакомое мне заговорщицкое выражение: надо же, ей удалось вытащить меня из норы.
— Ты же сам говорил, что Клаудия ведет себя нормально, — прокомментировала она, — что никогда не плачет, по ночам спокойно засыпает и даже не выглядит печальной. Что ж, Клаудия не переживает, ты не переживаешь, разве это не зависит от того, что вы не переживаете? Лара умирает, а вы оба не скорбите: хорошенькое дело. А я вот переживаю, горюю, и у меня бывают даже приступы паники, но совсем по другому поводу, и мне тоже не больно оттого, что она умерла. Значит, и я тоже ее не любила.
Снова она меня буквально втащила в этот бессмысленный спор, и на этот раз я отреагировал еще более неуклюже, а ведь не надо было:
— Да что ты такое говоришь, Марта? Да любили мы Лару.
Мой ответ ее полностью удовлетворил, она улыбалась.
— Глупости, Пьетро. Одна я знаю, что она, бедная, вынесла. Знаешь, ведь на занятия по йоге, к китайскому знахарю, к колдуньям ее сопровождала я. Она прекрасно знала, что ты ее не любил, она знала обо всех твоих походах на сторону, но с тобой даже заговаривать на эту тему не пыталась, потому что ты всегда заводил свою песню с твоими дурацкими выдумками насчет вашего союза, насчет духа, царящего в вашем семейном очаге, и все кончалось тем, что она тебе верила. Ей не хватало мужества взглянуть правде в глаза, но она обо всем знала, и, доложу тебе, знала очень хорошо и сильно от этого страдала.
— Лара не страдала. Это ты всегда страдала. Это она сопровождала тебя к знахарям.
— Ты хоть со мной-то не хитри, — встала на дыбы Марта. — Лара очень страдала! И у нее были причины страдать, потом что ее муж изменял ей направо и налево, и никто ее не любил, даже родная дочь.
— Да перестань ты, пожалуйста. Марта, ты, как всегда, все преувеличиваешь.
— Если не… — улыбнулась она, — если не… — и на мгновение в ее глазах появилось то выражение радости, тринадцать лет назад запечатленное на фотографии перед витриной магазина «Криция», обессмертившей его, — если только ты об этом и не подозревал даже. Посмотри мне в глаза, Пьетро, и ответь. Ты и вправду не догадывался, что Лара страдала?
— Лара не страдала, это ты страдала. Ты страдала всегда и продолжаешь страдать сейчас, насколько я могу судить. Она — нет.
Несколько мгновений она ошарашенно смотрела мне в глаза, а потом вдруг рассмеялась.
— Великолепно! Это же надо, а! Подумать только. И ты еще говоришь это искренним голосом! Ты не знал, что твоя жена страдала. У нее буквально разорвалось сердце оттого, как она страдала, а ты даже об этом не…
— Ну, ладно, хватит! Лара хорошо себя чувствовала, и я ее любил и не гулял на стороне.
— Да что ты? Нет, говоришь? — она повысила голос. — А что ты тогда скажешь насчет Габриеллы Париджи? Лара меня взяла с собой один раз, когда следила за тобой, и я тебя видела собственными глазами, я видела, как ты входил в тот дом на Корсо Лоди, хотя в это время ты должен был быть в Лондоне! Что ты там делал? Производственное совещание?
— При чем тут это, Марта, это было десять лет назад.
— Ах, вот как, значит, если это было десять лет назад, то не имеет уже никакого значения? Напомню тебе, что твоей дочери тогда было только три месяца, три-ме-ся-ца! И у Лары была послеродовая депрессия, или и этого ты тоже не знал?
— Марта, прошу тебя, пожалуйста…
— А как же та другая, ведущая? Когда она была у тебя? Пять лет назад? Да, это было пять лет назад, я еще была беременна Джакомо. Что, и это слишком, пять лет назад уже не считается? И это тоже не имеет значения? Ночь вручения «Оскара» в Лос-Анджелесе, ты помнишь? Ты хорошо помнишь ту штучку, с которой ты провел ночь в Imperial Bedroom[27]в отеле в Беверли-Хиллз? О, откуда я знаю это? Что ж, так уж случается, что…
— Послушай, я не знаю, что это тебе вдруг в голову взбрело ворошить старое. Меньше всего это касается тебя, но единственное, что я могу тебе сказать, я любил Лару, и она это знала. Вот и все. Может быть, я и изменил ей те два раза, если хочешь знать всю правду, я ей изменил еще пару раз, всего четыре раза, и все с начала нашей совместной жизни, в первые годы, когда, с твоего разрешения, и у меня была потребность время от времени отколоть какой-нибудь фортель; но я ее любил и уважал, и она вовсе не страдала.
