Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
А Шура не была ни честь, ни совесть. Обычная земная женщина. Плотненькая и коротконогая, с крестьянскими широкими щиколотками и запястьями. Она готовила простую еду, читала простые книжки, тихо говорила, много улыбалась, любила сладкое вино. У нее была длинная русая челка и серые глаза с темной окантовкой. В институте ее звали Пони – за невысокий рост и выносливость. Прозвище очень прижилось. Потом у Тани на пластинке был такой удивительно подходящий стих: «У пони длинная челка из нежного шелка…» Шура уже давно работала, а он все высвистывал ее из двора, как школьник.
Сделал ей предложение на лавочке. Шура сказала «Ах!» и подняла руки тюльпанчиком к подбородку. Это было ее «да». Какая же она была еще девочка тогда! Несмотря на двадцать девять лет! Милый Поник. «Как же ты замуж не вышла до сих пор?» Она ответила: «Тебя ждала». И Марина так ответила. Только у нее это прозвучало как кокетство, а у Шуры было просто правдой.
А потом жизнь сделала много шагов вперед, все наслоилось одно на другое, перепуталось, стало неизменимым. Невозвратным. Иногда посещала дурацкая мысль: а что, если бы ему дали наркоз или бы он бредил, какое имя всплыло бы первым из подсознания? Наверное, Майя или Таня, а скорее всего – свое собственное. Чтобы окликнуть себя самого: «Эй, как ты там? Живой?» Тогда никому не будет обидно.
Или вот, скажем, свадьба. Танина свадьба. Сколько нервов перепортили зря! Кого звать, кого не звать.
У девочки есть мать, есть отец. Они знакомятся с родителями жениха, а потом сидят на особом месте за свадебным столом, говорят особый тост. Что ж поделать, если в данном случае к невестиному отцу прилагается еще одна мама и еще одна девочка? Можно позвать папу и маму, но тогда почему бы не позвать еще и сестренку? А если позвать сестренку, то почему бы не позвать и ее маму?
Марина каждый вечер плакала. Слезы преодолевали привычный путь по вискам через приобретенные с годами морщинки-складочки, наполняли уши и капали с остроконечных камушков сережек на подушку. Она подолгу не спала, взвешивала, наверное, на своих воображаемых весах Юрину любовь. Не стала ли она легче к ней, чем к Шуре из-за того, что Таня выходит замуж? Юру же эти тонкости и условности приводили в бешенство. Марину уговаривать он устал, свадебные традиции считал дурацкими и в обсуждении сценария торжества (как выразилась будущая Танина свекровь) категорически не участвовал.
А за Шуру тем временем взялась тетя Нина. «Ты отдаешь дочь в профессорскую семью, регистрация во дворце, свадьба в ресторане, а сама выглядишь как швабра! Как уборщица!» Шура была сама покорность: «Да, да, мне Таня говорила…» – и по старой привычке немножко отключалась. Она совершенно растерялась, надо было проявить себя, звонить новым родственникам, договариваться, что-то действительно делать. Но это было так сложно, так страшно! События менялись стремительно с плюса на минус и обратно. Таня то плакала, то смеялась, то просто светилась тихо, то кому-то звонила и подолгу разговаривала… Шура так не могла, ей казалось, что Таня упала в кроличью нору, как Алиса, и летит теперь, хватая разные предметы с полок на стенах. А она, Шура, летит следом и мучительно пытается рассмотреть, что это она схватила.
Падение началось весной. Точнее, по версии бабушки, все началось еще раньше со знакомства с этой Женей-Жанной. Жуткая девица! Придет и сидит в коридоре, шмыгает носом. «Ты посмотри, какое лицо у нее неприятное! Глаза косят, прыщи какие-то жуткие, не умывается, что ли? И как ее зовут все-таки? Таня говорит, что Евгения, а она представилась Жанной…» Одевалась она удивительно – белые сапоги до бедра (а ноги-то, ноги-то, господи, кривые), над ними что-то типа юбчонки, сиреневая куртка из кожзама и предел мечтаний – норковая шляпа, жесткая, как ведро, и такой же формы. Даже Таню удивляла способность подруги одеваться во все самое странное и страшное, причем в ее внешнем облике не было ни грамма экстравагантности или какого-никакого стиля. Те вещи, которые в магазине обычно вызывают удивление – кто же это купит – в скором времени оказывались на Жене.
Таня эту Женю убогонькую конечно же нежно полюбила. Села как всегда на своего любимого конька – девчонка из бедной семьи, глуповатая, страшненькая, остро нуждающаяся в Таниной любви. «Ну, ба! У них там в деревне семеро по лавкам, денег нет, Жанка тут учится, старается, бьется как рыба об лед!» На этом привычном выражении про рыбу бабушка успокаивалась, все-таки Таня своя, домашняя, никуда не делась. Жанну кормили, пускали помыться, Шура потом подтирала и думала, что действительно, девочка выросла с туалетом во дворе, что с нее взять.
Ну вот, так они ходили, ходили, вроде без заворотов, потом как-то стали больше бывать в общежитии. «Жанка сейчас одна живет, нам никто заниматься не мешает». Иногда возвращалась поздно, в десять, в одиннадцать. Шура с бабушкой выходили заранее на посты по пути Таниного следования от автобуса до квартиры. Бабушка у своего подъезда, там и остановку видно, а Шура на своей лавочке. Сидела часами, бессильно опустив руку на спинку устроившейся рядышком Фроси, и ждала, когда, наконец, в прогале между соседним домом и качелями появится торопливая фигурка.
От Тани пахло кислым общажным духом, дешевым чаем, помадой и табаком, но запахи эти были не внутри нее, а вне. Они не липли, а только сопровождали, оставаясь за порогом квартиры. «Ой, мам, компашка набежала, я ушла сразу», – и сидела еще долго на кухне, пила чай, что-то рассказывала. Шуру сразу отпускало, в груди переставало трепетать и ухать. Таня дома, вот она сидит, как обычно, на скрученной коленке, грызет конфету. Живая. Здоровая. Веселая. Звонила бабушка и долго молчала в трубку, что ей это не нравится.
Весной Таня сшила новую юбку и покрасила в парикмахерской ресницы. Юбка была светлая, с расплывчатыми цветами, как будто они просвечивают через стекло. И Таня стала чем-то просвечивать незнакомым, стояла у окна подолгу и смотрела куда-то внутрь, наверное, на причину своего свечения. «Она взрослеет, мечтает, сейчас весна». Бабушка, как всегда, была категорична, ее любимый аргумент – я знаю, я дольше живу. «Вот у Гали (Маши, Оли, Кати) тоже так дочка смотрела, смотрела, а потом родила без мужа». – «Мама, тише, тише, она просто задумалась!»
А потом Таня стала оставаться у Жени ночевать. То они празднуют окончание экзаменов и поздно идти, то просто ехать лень. «Ты бабушке не говори, она волноваться будет». Это у них такая была волшебная фраза, на самом деле совсем не для бабушки. Она означала, что все в порядке, Шуре именно не надо волноваться, но она как бы тоже подружка и заговорщица. «Ну а что там, Танечка, за народ у вас?» – «Ой, мам, да разные! Девочки все наши, двое мальчишек из политеха, один есть такой забавный, такие песни сочиняет! Сам на гитаре играет и поет, вот подожди, я тебе сейчас слова вспомню!»
Шура чувствовала, что забавный с гитарой это не тот, который Танин, но спрашивать боялась. А Таня сама по своей жизни ходила на цыпочках, чтобы не расплескать. Ночью ей не спалось, она приходила к Шуре под бок, обнимала тонкими руками: «Я тут погреюсь у тебя?» Потом засыпала быстро, как маленькая, и Шура лежала, не дыша и не шевелясь. Таня не сделает ничего плохого, она же Таня. Но кого-то она уже обнимала сегодня вот этими самыми руками, прежде чем материализоваться между домом и качелями?
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
