— Не подадите. Это не клевета, поскольку письменно она не зафиксирована. А если вы предъявите иск за распространение порочащих сплетен, я ведь не смогу показать под присягой, что, собственно, было сказано. Да и какие присяжные признают виновной такую добрую и милую старушку?
Маккол свирепо выругался себе под нос, а Перфлит продолжал:
— Затем она начала крайне сложные и взвешенные построения, осторожненько давая понять, что ребенок, быть может, зачат полковником Смизерсом, что подтверждается, намекнула она, следующими фактами: Лиззи не была тотчас уволена, а Джорджи что-то чересчур и не слишком прилично интересуется ее положением. Я ответил, что у стариков, как и у старух, детей не бывает, да и в любом случае такой джентльмен, как Смизерс, до прислуги не снизошел бы.
— И что она ответила?
— Похвалила меня за то, что я во всем нахожу светлую сторону, и добавила: «Но вы, мужчины, всегда стоите друг за друга — по причинам, известным лишь вам одним».
— То есть вам дали понять, что грядущим событием мы, возможно, обязаны не только Смизерсу, но и вам?
— Вероятно. И бедняжка Лиззи превращается в подобие ящика Пандоры, полного неузаконенных любовных утех. Затем матушка Исткорт обронила намек, что Джорджи и Каррингтон (чьи отношения, видимо, не выдержали бы и самой поверхностной проверки) стакнулись между собой, чтобы принудить Тома Стратта жениться на Лиззи и тем самым замять дело.
— А что, Том Стратт собирается на ней жениться?
— Вообще-то да, но, конечно, никто его не принуждал. Он признался мне, что был ее любовником. Про полицейского он, по-моему, ничего не знает. И не узнает, если только не повстречается с миссис Исткорт или ее обаятельным отпрыском.
— Вероятно, тут и зарыта собака, почему вы вдруг прониклись таким отвращением к работе в саду и столь же вдруг решили заручиться услугами Тома Стратта?
— Ну, — виновато начал мистер Перфлит, чуть было не покраснев, — у бедняги есть в неделю всего тридцать жалких шилингов, которые он выдирает у какого-то скаредного кособрюхого фермера. Ведь кто-то же должен ему помочь. Он пришел ко мне узнать, не найдется ли для него какой-нибудь работы вечером. Откровенно описал мне положение дел, как оно ему представляется, и сказал, что хочет по-честному подзакониться. Сказал, что Джорджи Смизерс собирается помочь Лиззи шить ребенку приданое — бедняжка Джорджи! — и попробует подыскать ей швейную работу. Я прочел ему лекцию о проблеме перенаселения…
— Естественно!
— …и сопроводил ее здравыми советами касательно контроля над рождаемостью, а затем обещал ему, если он возьмется поддерживать мой сад в порядке, еще тридцать шиллингов в неделю…
— Тридцать шиллингов в неделю, а садик ваш величиной с носовой платок! Ему же больше двух вечеров в неделю никак не понадобится! Вы просто мот! Из-за вас нам всем придется платить лишнее.
— Вот и чудесно, — самодовольно отозвался мистер Перфлит.
— И не настолько вы богаты, чтобы так швыряться деньгами, — продолжал Маккол, чья бережливая душа никак не могла оправиться от такого потрясения. — Вы слишком уж поддаетесь влиянию минуты. Почему вы не поговорили со мной или с нашим пастырем? Мы бы попросили сэра Хореса сделать для них что-нибудь.
— Каррингтон был у него. И этот жалкий скряга как будто обещал оплатить расходы по помещению ее в работный дом! Черт бы его побрал! — в порыве негодования вскричал мистер Перфлит.
— Что же, Перфлит, вы отличный малый, хотя без царя в голове, а к тому же опасный анархист… — Маккол нерешительно умолк, раздираемый страшнейшей внутренней борьбой. — Но мне не нравится, что все это падает только на ваши плечи. — Он кашлянул. — Вот что: если вы назначите сроком год, при условии, что Стратт прежде не найдет места получше — я с ним завтра об этом поговорю, — я готов буду вносить пять шиллингов в неделю, чтобы облегчить ваше финансовое бремя.
Мистер Перфлит испустил восторженный вопль и, высоко подпрыгнув, вскинул руки к небесам.
— Внемлите, отче Зевес и все вы, бессмертные боги! Шотландец предлагает свои деньги просто так! Jam redeat Virgo![10]Да будешь ты благословен, Маккол, ты преображен!
И мистер Перфлит выбежал из сада чуть ли не вприпрыжку, все еще призывая богов засвидетельствовать чудо. Недоумевающий Маккол некоторое время слышал его радостные клики, удаляющиеся по дороге.
3
Хотя кузен в свое время был спортсменом и остался образцом британского джентльмена, он каким-то образом был обделен той физической красотой, которая по божественному праву положена обеим этим вершинам человеческого совершенства. Быть может, как и очень многие ему подобные, он просто в зрелые годы обрюзг, а виски подкрасило его лицо. Голова у него походила на розовое яйцо, установленное на твидовом яйце побольше. Руки и ноги бугрились ожиревшими мышцами. Лицо его было ярко выраженного аристократического типа, столь утешительного для ницшеанствующих поклонников евгеники. Нижние веки нордически голубых глаз были припухлыми, как у ищейки, а выбритые брыластые багровые щеки отвисали почти как у того же более благородного животного. Клочковатые пшеничные усы, предательски подкрашенные, — не нашлось благодетеля, который порекомендовал бы ему пить из кружек, безопасных для этого украшения верхней губы, уныло свисали над мятым ртом, который он с поразительным упорством держал слюняво полуоткрытым. Его аристократически крупные кисти были почти такими же волосатыми, как у айна.
Кузен, он же Роберт Смейл, гордился своей голубой кровью. Он был чистопороден. Ни капли смешанной крови в его жилах. Хорошая порода, любил он повторять, сразу видна в человеке и животном, в лошади, гончей и женщине. Ничто не сравнится с истинной леди, у подлинной мэм-сахиб соперниц нет. Кузен был младшим сыном одного из Смейлов старшей ветви. Знатоки генеалогий все еще не могут прийти к согласию относительно происхождения этой аристократической, хотя и не озаренной титулом фамилии. Некоторые утверждают, что некогда она писалась Смерк, затем в сороковых годах прошлого века преобразилась в Смайл, а с девяностых стала Смейл. Другие придерживаются мнения, что изначальная форма была «Смел». Но так или иначе, кузен был истый джентльмен с небольшим унаследованным состоянием, которое благодаря неподражаемому умению запутывать дела он свел к полуторастам фунтам годового дохода. Он влачил образцово бесполезную жизнь, подолгу гостя то у одного, то у другого члена семьи, более обеспеченного, чем он. Но почти все эти родственники отошли в мир иной, предварительно поспособствовав удлинению среднестатистической продолжительности жизни. И теперь он навсегда водворился у Смизерсов полуплатным гостем. Смизерсы гордились этим, потому что его чистокровность подчеркивала благородство их собственного происхождения.
Если бы им занялись вовремя, из него мог бы выйти очень недурной плотник или каменщик. Каким образом такое случается в семьях без единой капельки смешанной крови, объяснить невозможно, но факт остается фактом: в кузене захирел несостоявшийся ремесленник. Как прирожденный джентльмен с независимыми средствами, он коммерческой выгоды из своих склонностей и сноровки не извлекал. Зато удочки, мух и блесны он изготовлял для себя собственноручно; собственноручно ловил голавлей, окуней и щук; сам делал из них чучела, как заправский таксидермист, и весьма реалистично подвешивал их в стеклянных ящиках собственной конструкции с картонными задниками, которые собственноручно расписывал подводными пейзажами с камешками и водорослями. Лошадиные копыта он превращал в пресс-папье, и именно благодаря ему юный Исткорт приобщился к искусству выжигания кочергой по дереву — столь общее восхищение вызвал его шедевр — копия фритовского «Дня дерби», выполненная на крышке кухонного столика. Из крыльев бабочек он сотворял внушительные британские флаги и помещал их под стеклом в аккуратные рамки, а последние годы работал над экраном из покрытых лаком почтовых марок: ряды медальонов с портретами членов королевской семьи при всех, положенных их рангу, регалиях. Вот так он, не жалея времени, огранивал алмазы в булыжники, которые затем преподносил родственникам на день рождения или к Рождеству. Дом Смизерсов был захламлен этими плодами изысканного вкуса. Отсюда и репутация кузена как таланта в семье.
