Я оделась. Надела джинсы и свитер, которые были на мне, когда я пришла сюда, а все, что покупала мне мадам Фромежа, скомкала и побросала в угол. Золотую цепочку с пластинкой, на которой было выгравировано ее имя, выкинула в унитаз и спустила воду, но ее почему-то не засосало. Я искала, что бы еще учинить в отместку. Красть не хотела, мне не нужно было ничего от нее. Я хотела только вычеркнуть ее из памяти со всеми подлыми уловками. Я пошла в кабинет мадам и стала бросать на пол книги, доставала том из шкафа, читала название и швыряла на середину комнаты. А потом в меня словно бес вселился, я кидалась книгами все быстрей и быстрей, в ушах стояло шуршание рвущейся бумаги, тома стукались о стены. То же самое я сделала с ее фотографиями, письмами, бумагами. Кажется, я при этом что-то говорила, кричала, бранилась по-арабски, по-французски, все выложила, что знала. И мне полегчало немного.
Когда я закончила, кабинет и гостиная мадам выглядели так, будто по ним пронесся смерч. Тогда я подхватила свою сумку, старенький транзистор и ушла.
8
Улица Жавело оказалась самым удивительным местом в Париже. Сначала мне даже не верилось, что такое бывает. Когда Ноно привез меня туда на своем мотоцикле (вернее, мотоцикл этот он одолжил) и мы нырнули под землю, я думала, что мы просто едем коротким путем, через туннель. Но улица поворачивала под землей, переходя в галерею с бетонными стенами и воротами гаражей, шум мотора разносился под сводами адским грохотом. Там ехали и машины с зажженными фарами, сигналили. Я после всего случившегося страшно устала и крепко держалась за куртку Ноно, чтобы не упасть; мне казалось, мы заблудились, я не знала, куда меня несет и что со мной будет. Наверно, снотворное еще действовало.
А потом я сильно заболела. Квартира Ноно под землей была крошечная и совсем темная, свет лишь чуть-чуть проникал через люк в потолке кухни. Вообще-то это была даже не квартира, а подземный гараж, в котором оборудовали туалет, один на весь подвал, и кухню. Все остальное помещение было поделено на бетонные клетушки с исцарапанными железными дверьми и низким сводчатым потолком. Но мне здесь понравилось, потому что было совсем не слышно шума, разве что урчали время от времени канализационные трубы да вздыхала вентиляция. Что со мной было — не знаю. Я лежала в комнате Ноно, почти не вставая с матраса, который он принес специально для меня. Сам он спал за стеной — там был гараж с серым бетонным полом и большой двустворчатой дверью, где он держал свой мотоцикл. Спал Ноно прямо на полу, на картонках, точно клошар. Он был добрый, уступил мне свою комнату. Ему невмоготу было видеть меня такой, лежащей колодой на матрасе. Я курила, кашляла. У меня совсем не было сил, даже пошевелить рукой, даже повернуть голову не могла. Я ничего не ела. Есть не хотелось. Иногда рот наполнялся слюной, и надо было свесить голову, чтобы сплюнуть. У меня прекратились месячные. Казалось, будто все во мне замерло.
Ноно говорил, что это «янджук», «джуджу», порча. Похоже, он знал толк в таких вещах. Говорил, что все очень просто, надо бросить соль в огонь, положить туда перья или соломинки, раздуть, чтобы пошел дым. Я слушала его. Ловила каждое слово, каждый его смешок. Он один связывал меня с внешним миром. Когда он приходил с тренировки, от него пахло улицей, потом, автомобильным выхлопом. Я брала его за руку, рука была квадратная, пальцы жесткие, а кожа на ладони гладкая на ощупь, как обкатанный морем камень. «Расскажи мне, что ты видел, что делается на улицах». Он рассказывал, что видел аварию, автобус врезался в легковушку и снес ей крыло. Видел шотландцев, которые играли на волынках, виделся с Мари-Элен. Рассказывал, что новенького на улице Жан-Бутон. «А как тетя Хурия?» Он качал головой. «Ее я не видел. А вот говорят, что мадам Фро…» Он не мог выговорить имя, прыскал со смеху. «Твоя хозяйка, говорят, она тебя ищет. Зла на тебя до смерти. Конечно, эта старая карга напустила на тебя джуджу. Я ее убью!» Он никому не сказал, что я живу у него, даже Мари-Элен. Если бы мадам меня разыскала, уж она бы добилась, чтобы меня выставили из Франции как преступницу. А ведь я ничего у нее не украла — наоборот, это она кое-что взяла у меня, подло, обманом.
Меня мучили кошмары. Я не знала, ночь на дворе или день. Мне снилось, будто я в утробе большущей зверюги и она медленно меня переваривает. Как-то раз я закричала, и пришел Ноно. Он гладил меня по лицу. Говорил ласково, как с ребенком. Когда он хотел вернуться на свои картонки, я не отпустила его. Обняла крепко, изо всех сил. Я чувствовала мускулы на его спине, тугие, как канаты. Он лег рядом со мной и погасил лампу. Все его тело напряглось, он дрожал, и, сама не знаю почему, мне показалось странным, что это он боится, а не я. В тот раз мы ничего такого не делали, я просто уснула, прижавшись к нему. Ноно не шевелился. Он обнимал меня одной рукой, дышал мне в шею. А однажды вечером взял меня, очень-очень бережно. Все извинялся, спрашивал: «Тебе больно?» У меня это было в первый раз, но почему-то я не была потрясена. Казалось, будто я уже давно все это знала.
Потом мне стало получше. Я начала вставать, смогла дойти до кухни. Я спрашивала Ноно, когда он завтракал: «Хорошая сегодня погода?» — «Подожди, сейчас посмотрю». Он вставал на табурет, открывал форточку и ухитрялся, извиваясь, до пояса протиснуться в люк, через который проходил свет. Спрыгивал, на футболке оставались следы сажи. «Небо синее-синее». Он все ждал, когда я смогу прокатиться с ним на мотоцикле.
Через какое-то время я в первый раз вышла, поднялась по лестнице, что вела от дверей гаража, и в лифте наверх. Это было утром, Ноно ушел тренироваться в спортивный зал. Стояла тишина, только лифт на каждом этаже вздрагивал. Я поднялась высоко, на пятнадцатый этаж. Там была какая-то контора, страховая, адвокатская или нотариальная, что ли. Я прошла прямо через контору к большому окну. Секретарши увидели меня — черную девчонку с копной волос, в потертых джинсах, с неподвижным взглядом — и очень испугались. Наверно, я тогда впервые поняла, что и сама могу нагнать страху, — не всё мне бояться.
Я прижалась лбом к стеклу и смотрела, смотрела. Ноги у меня словно приросли к полу, голова закружилась. Еще никогда я не видела город с такой высоты. Внизу были улицы, крыши, многоэтажные дома, большие бульвары тянулись, насколько хватал глаз, и площади, и сады, а еще дальше — холмы и даже извивы реки, блестевшей под солнцем. Это было совсем как на том высоком берегу, на кладбище над морем, где чайки парили в небе. Там и сям клубился дым, поблескивали машины, маленькие, как жуки-скарабеи. Голова плыла от шума, глухой непрерывный гул поднимался отовсюду, то и дело рассекаемый автомобильными гудками, полицейскими сиренами, воем «скорой помощи». Мои руки упирались в толстое стекло, и я не могла оторвать глаз от того, что видела. Небо было перечеркнуто большой черной тучей, и с одной стороны высовывались лучи солнца, а с другой лучи дождя! Клянусь вам, я в жизни не видела ничего прекраснее!
Я услышала, как за моей спиной жалобно зашелестел голос, какая-то женщина обращалась ко мне ласково, но до меня не сразу дошло: «Мадемуазель! Мадемуазель! Вам нехорошо?» Я обернулась, посмотрела на нее с улыбкой. В глазах у меня стояли слезы, оттого что я вдруг почувствовала себя счастливой. «Нет, все хорошо, все хорошо, я… я просто хотела полюбоваться видом». Боюсь, что моя улыбка ее не успокоила, она попятилась. Она была молодая, бледная, с длинными светлыми волосами и зелеными глазами. С ней были еще женщины, одна толстая, другая — похожая на мадам Фромежа. Наверно, они вызвали охрану: когда я вышла из конторы, металлические двери лифта разъехались и мужчина в синей форме с болтавшимися на поясе наручниками вышел мне навстречу. Он уставился на меня, а я вошла в лифт, и двери закрылись. Я чувствовала себя очень усталой и немного захмелевшей. Вернувшись в гараж, в подземелье, я легла на матрас и проспала почти весь день. Даже когда Ноно пришел из спортзала, я не проснулась. Он смотрел на меня, спящую, сидел, прислонясь к стене, тихо-тихо, охранял мой сон, как старший брат.
