— Какая же я дура, что вышла замуж за старика!
Нервы Мишо не выдержали такой предательской выходки, и он моментально капитулировал.
— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — допытывалась Николь.
— Водить самолеты.
— Почему ты так говоришь?
Людо не отвечал.
— Ты мог бы стать моряком. Это здорово — быть моряком. Они носят красивые синие брюки и голубой воротник. И плавают в разные страны.
— А это где?
— На флоте, они много путешествуют. И носят белый берет с красным помпоном. — Николь усмехнулась. — Конечно, с твоими локаторами…
Людо насупился. Его уши доставляли ему подлинные мучения. С тех пор как он мог видеть себя в настоящем зеркале, он часами разглядывал это странное лицо, одновременно красивое и гротескное, чье выражение менялось в соответствии с противоречивыми чувствами, которые он испытывал. В школьном дворе он следил за тем. чтобы девочки могли его видеть только в профиль, и для этого постоянно делал вид, будто интересуется тем, что происходит сбоку. Однажды утором он попытался исправить свои оттопыренные уши с помощью клея и весь день ходил с монголоидным лицом, а потом у него долго, почти целый месяц, не заживали раны на внутренней стороне ушных раковин.
— Какая там погода на улице?
— Я еще не проверял.
— Так давай проверь, кретин! Да не в окно, выйди во двор, а потом скажешь, если на улице холодно.
Людо спустился по лестнице, остановился на последней ступеньке, прочитал «Радуйся, Благодатная», сосчитал до десяти и вернулся в свое кресло–качалку.
— Сегодня странная погода. Не так холодно, как вчера. Дождя пока нет, но немного ветрено.
— Ты вечно говоришь одно и то же. Разве так уж трудно сказать матери: есть опасность подхватить ангину или нет? Ты нарочно так поступаешь, а? Скажи, что нарочно!..
Она повысила голос.
— Ты и в самом деле сплошное несчастье, Людо. Не разговариваешь, никогда не слушаешь, что тебе говорят, моешься лишь бы как… Только не поворачивайся сейчас!
В оконном стекле он видел, как Николь откидывает одеяло и потягивается. Теперь ты моя кровная сестра… пусть ты злая все равно мы соединены кровью… Татав мой брат и мой отец когда вернется я ему тоже капну крови в кофе… Мишо не мой отец и ему крови не достанется.
* * *
В середине февраля у Татава был день рождения; с первого раза он задул все четырнадцать свечей. Людо задавался вопросом, сможет ли и он когда–нибудь сделать торжествующий выдох над праздничным тортом. Он не знал, когда родился, и простодушно прибавлял себе очередной год в новогодний праздник. Николь отвергла робкое предложение Мишо ежегодно отмечать день рождения пасынка.
— Ты что, не понимаешь, годовщину чего собираешься праздновать в день рождения этого байстрюка? Хочешь, расскажу?
Мишо, как мог, пытался восполнить Людо отсутствие праздника. Давал немного денег, одобрительно говорил о его мускулистых руках. И именно Мишо тайком снабжал Людо цветными карандашами и фломастерами, с помощью которых тот изощрялся в художествах на стенах своей комнаты.
В школе Людо не обнаруживал никаких способностей к рисованию, он малевал рогатых человечков и какие–то несуразные дома с входной дверью на втором этаже. Однажды, желая нарисовать распятье, он изобразил преследовавшее его видение: женское лицо, проглядывающее сквозь растопыренные пальцы черной руки. Результат: очередной ноль по рисованию.
По вечерам в своей комнате он без конца дорисовывал свой тайный портрет, гладил его, разговаривал с ним, оскорблял, постоянно подправлял глаза, изменяя силу взгляда, пробивавшегося сквозь пальцы, число которых колебалось от семи до девяти. Общий вид портрета с некоторых пор был неизменным: красные волосы, паническое выражение голубых глаз — все несколько крупнее, чем в натуральную величину. Я-то знаю что Нанетт не померла она бы мне сказала что уходит на небо… и когда она вернется я ей расскажу что мы с матерью теперь одной крови… мать… что бы она сказала если бы узнала что мы с ней побратимы как индейцы.
С приближением Пасхи госпожа Бланшар стала реже появляться в Бюиссоне. К морю понаехало много парижан. В девять утра в лавке уже не оставалось ни одной булочки.
— А потом, во время каникул, он ведь целыми днями будет дома. Я бы не хотела с ним встречаться. И когда уже вы сдадите его в приют?
Однажды после обеда Николь перебирала на кухне белье. Распаковав на полу узел, она раскладывала отдельно белые и цветные вещи. Машинально подняв голову, она заметила Людо, неподвижно стоявшего в дверном проеме и пристально наблюдавшего за ней.
— Что ты здесь потерял? — резко спросила она, вскрикнув от неожиданности.
— У меня каникулы, — ответил он, странно улыбаясь. — Бродяги и те идут в Рим святить яйца.
— Сколько ты здесь уже стоишь?.. Знаешь, с меня хватит!.. Почему ты вечно ходишь бесшумно, словно на цыпочках?.. Ах ты грязный притворщик! Прямо шпион какой–то! Мне надоело, слышишь, если ты чокнутый, то тебя лечить надо!
Вечером, в постели, она не разрешила Мишо притронуться к себе.
— Мать права. Он опасен. Надо отдать его в приют. Я не хочу, чтобы он ел вместе с нами. Я боюсь его.
Людо стоял, приложив ухо к двери, и все слышал.
Спустя несколько дней он добровольно отправился в дом к старой крестьянской чете, жившей неподалеку. Он удивил хозяев своей неутомимостью в любой работе, своим аппетитом, неразговорчивостью и странными отрывистыми криками, вырывавшимися у него по ночам. В течение десяти дней он пикировал морковь, полол траву, копал картошку, окучивал капусту; из старых вил он соорудил чучело, так напугавшее его самого, что он стал плохо спать. Он вернулся загорелым, окрепшим, ему хотелось рассказать обо всем, что он увидел, но никто не стал его слушать. Татав накануне вечером уехал в Бордо, пришпилив ему на память к подушке традиционную первоапрельскую шутку: рыбку, вырезанную из журнала, воспевавшего женские прелести. Эта эротическая рыба вызвала смятение в душе Людо.
* * *
С течением времени Николь все больше избегала сына, а он все больше искал ее общества. Она устроила так. чтобы почти всю неделю он ужинал в одиночестве, а по воскресеньям, за завтраком, не скрывала раздражения, когда он, не сводя с нее глаз, протягивал ей свою тарелку. Теперь Людо полагались только худшие куски, и Мишо делал вид, что не замечает дурного отношения к пасынку.
Утром по четвергам наступало краткое перемирие. Я постучал в дверь она уже не спала была хорошо причесана и лежала накинув на плечи шаль… она улыбнулась и выпила кофе и сказала твой кофе все так же хорош Людо… она не спросила про погоду ее вещи не лежали на стуле и когда я хотел сесть она сказала чтобы я уходил я сама отнесу поднос… я вышел а потом видел как она уехала с Мишо и вернулась двенадцатичасовым автобусом у нее в руках была сумочка и вечером я услышал что она училась водить и хотела свою машину когда получит права.
