– Жизнь…
Он провел бурную ночь, восхитительно дикую в наступлении, восхитительно замедленную в подробностях, с женщиной, над которой ему хотелось бы властвовать. Он не любил дрессировщиц. Он доконал ее наслаждением и оставил.
На следующее утро он снова увидел Иоланду. Она была сдержанна, счастливая оттого, что удержалась от опрометчивого шага. В тот же вечер она тщательно сложила свой шелковый наряд, сунула его в пакет из магазина.
– Хотите кофе? – спросила она.
– Нет.
– Я вам буду писать, – продолжала Иоланда. – Если вы этого хотите.
Вернер пробормотал неубедительно.
– Хорошая мысль. Пишите.
«Что за глупая женщина». Он вспомнил блондинку, с которой провел ночь, эту машину, занимающуюся любовью, облаченную в белизну: «Я специально не загораю», – сказала она. Вернер рассеянно поглощал свой завтрак.
– Еще рогалик… Последний… Хотите?
– Вам хочется накормить меня во что бы то ни стало…
– Нет… Я… Я вам предлагаю…
– Вам хорошо спалось? – спросил он. – Ваше очаровательное дитя успокоилось?
– Ей стало лучше поздно ночью, – сказала она с грустью.
Лоранс ела молча. Иоланде казалось, что ее лишили чего-то дорогого. У нее ловко похитили будущее воспоминание. Ее дочь поедала бутерброд за бутербродом, один кусок хлеба за другим. Куда подевались боли, которые были накануне? Доктор поднялся.
– Очень рад был познакомиться с вами. Иоланда тоже встала.
– Я вас провожу.
– Я с тобой, – вмешалась Лоранс.
– Ты останешься здесь, – воскликнула Иоланда.
– Значит, вы можете отцепляться от своего поводка? – произнес доктор Вернер. – Увы, слишком поздно.
– Я вас провожу, – повторила она.
Они вошли в вестибюль гостиницы. Он взял теннисную ракетку и чемодан из груды багажа, выставленного в центре вестибюля. Пожал ей руку, затем протянул визитную карточку.
– На всякий случай, возьмите… Если однажды вы приедете в Берн…
– Сожалею о вчерашнем, – сказала она.
– Не важно.
Она смотрела, как удаляется мини-автобус. На прощание он помахал рукой.
Первую ночь вне дома Лоранс провела в пятнадцать лет. Она вернулась к семи часам утра следующего дня с насупленным лицом, застывшим взглядом. И накинулась на мать:
– Полюбуйся на меня. Наконец я хорошо развлеклась.
– Ты хочешь есть, Лоранс?
Святая мать, мать-жертва, мать-мученица, мать, которую следовало отправить на свалку, ее сердце все еще продолжало тревожиться за свое чадо.
– Есть? Какой прок от тебя, мама? Меня кормить. Спасибо. Я не голодна.
Она отсутствовала все чаще, возвращалась только для того, чтобы переодеться, помыться и взять немного денег из кошелька, оставленного на столе в кухне. Иоланда наблюдала за ней с ужасом. Неужели она породила врага? Некое озлобленное, враждебное и попросту жестокое существо, ее дочь.
– Мы могли бы стать, по крайней мере, подругами, нет?
«Подругами»? Но как-то раз она похлопала мать по плечу и прокричала: «Мама, очнись, папа и я, мы делаем из тебя посмешище».
– Слишком жестоко, – сказала Иоланда. – Я чувствую слишком много жестокости. Что я вам сделала?
– Вот именно. Ничего. Ты не сделала ничего.
Лоранс норовила содрать с нее шкуру. К своему удивлению, она обнаружила свою власть над матерью.
Однажды ночью она обнаглела до того, что привела домой одного из своих приятелей. Они расположились на кухне, пили молоко и разговаривали. Иоланда не посмела шевельнуться. Она слышала, как они шептались и смеялись. Бесстыдство Лоранс пугало ее.
Что касалось Жоржа, то он возвращался к ней время от времени, считая себя ее пожизненным пленником. Безобидным замечанием он на самом деле чуть не обидел Иоланду. Это началось как игра. Лоранс только-только освободилась от матери.
– Ты слишком вспыльчив, – повторяла Иоланда с влажным компрессом на шее.
– Вспыльчив? Я хочу расстаться законно, – сказал Жорж. – Советую тебе не сопротивляться.
Она согласилась на разрыв отношений и раздельное проживание. Иоланда понимала, что по истечении трех лет, даже если она не согласится, Жорж сумеет освободиться. Однако он никогда в дальнейшем не воспользовался этой возможностью. То, что он был женатым, уберегало его от других ошибок. Иоланда становилась его щитом.
Добившись судебного решения на раздельное проживание, он поместил Иоланду и Лоранс в квартиру, которая требовала меньших расходов по содержанию. Весьма невзрачная. На шестом этаже без лифта.
– После войны, – рассказывал он дочери, – американцы тратили целое состояние, чтобы приобрести квартиры такого рода. Это считалось роскошью.
Он оплачивал безропотно учебу Лоранс. Способная и упорная, она коллекционировала дипломы. Всегда лучшая по английскому языку, благодаря неоднократным поездкам в Лондон, она мечтала об Америке. «Я тебя умоляю, – сказала она отцу, – сделай так, чтобы я могла прожить два года в Нью-Йорке».
– Два года? Это долго, – ответил он. – Но ты разузнай все. Подсчитай. Скажешь мне, сколько денег тебе понадобится.
Он поступил достаточно рискованно, взял взаймы необходимую сумму и отдал ее Лоранс.
– Если тем временем со мной что-то случится, ты сможешь осуществить свою мечту.
– Я тебе их верну, папа… Не знаю еще, когда и как, но спасибо.
– Будь любезна с матерью…
– Это мне говоришь ты… Ты?
– Не могу жить с ней, но она мужественная женщина.
– Я не осмеливаюсь ей сказать об Америке.
– Я скажу.
– Вы убьете друг друга…
Он отправился к Иоланде с коробкой засахаренных фруктов. Она его встретила миролюбиво.
– Твоя дочь хочет поехать в Америку. Она переспросила:
– В Америку? Когда?
– К началу учебного года в американском университете. Она уже получила студенческий билет.
– Все это вы состряпали за моей спиной?
Он сказал «да», и она проглотила слезы.
Прошло два года, Лоранс вернулась совершенно другой. Она была стройной, веселой, расцеловала мать с неподдельной любовью.
– Я люблю тебя, мама.
Взволнованная Иоланда смотрела на эту молодую женщину, старше которой была на семнадцать лет. Счастливая, она разглядывала подарки, привезенные ей Лоранс.
Затем, иногда подыскивая французские слова, дочь изложила свои планы на будущее, как если бы матери не существовало. «Я сделаю это, я буду делать то». Она очень мало рассказывала о своей американской жизни. Об Элеоноре и их круге друзей. Лишь несколько слов о тех или иных. «У меня никогда не было связи дольше десяти дней. В нашем кругу пары сходились и расходились без лишних объяснений. Жизнь необыкновенна, когда ее не усложняют принципами. Жизнь превосходна, мама. Но надо осмелиться ее прожить…»
