— Сумел ли Санта-Клаус пробиться к нам через метель, мама?
— Нет. Он был болен, и у него не хватило сил, — усмехнулась тетя Мэри Мерайя, которая была в хорошем — для тети Мэри Мерайи — настроении и не прочь пошутить.
— Санта-Клаус благополучно добрался до Глена, — сказала Сюзан, прежде чем детские глаза успели затуманиться слезами. — Вот как позавтракаете, так пойдите в гостиную и увидите, что он сделал с вашей елочкой.
После завтрака папа таинственным образом исчез, но никто не обратил внимания на его отсутствие, так как все были заняты разглядыванием елочки — яркой елочки, сияющей золотыми и серебряными шарами и зажженными свечами во все еще темной комнате, где вокруг нее громоздились пакеты всех цветов и размеров, перевязанные прелестнейшими ленточками. И тут появился Санта-Клаус — великолепный Санта-Клаус, весь в красном, с белой меховой опушкой, с длинной белой бородой и большущим животом… Сюзан затолкала три подушки под балахон из красного полубархата, который Аня сшила для Гилберта. В первый момент Ширли завизжал от ужаса, но, несмотря на это, не пожелал, чтобы его увели из гостиной. Санта-Клаус раздал подарки, обратившись к каждому из детей с небольшой шутливой речью, произнесенной голосом, который звучал странно знакомо даже из-под маски, а затем — под самый конец — его борода загорелась от свечки, что доставило тете Мэри Мерайе некоторое удовлетворение, хотя и не столь значительное, чтобы удержать ее от печального вздоха:
— Ах, теперь Рождество уже не то, что прежде, когда я была ребенком.
Она неодобрительно взглянула на подарок, который прислала Ане из Парижа маленькая Элизабет, — небольшую красивую бронзовую копию Артемиды[5]с серебряным луком.
— Что это за бесстыжая девчонка? — осведомилась она с суровым видом.
— Богиня Диана, — ответила Аня, обменявшись легкой улыбкой с Гилбертом.
— А, язычница! Ну, тогда другое дело… Но на твоем месте, Ануся, я не оставила бы эту статуэтку там, где ее могут видеть дети. Иногда мне начинает казаться, что такое понятие, как скромность, исчезло из этого мира. Моя бабушка, — заключила тетя Мэри Мерайя с восхитительной непоследовательностью, столь характерной для большинства ее высказываний, — всегда носила не менее трех нижних юбок — и зимой, и летом.
Тетя Мэри Мерайя связала всем детям напульсники из бордовой пряжи отвратительного оттенка и такой же свитер для Ани; Гилберт получил от нее в подарок на редкость некрасивый галстук, а Сюзан — нижнюю юбку из красной фланели. Даже Сюзан считала нижние юбки из красной фланели чем-то безнадежно старомодным, но все же любезно поблагодарила тетю Мэри Мерайю.
«Возможно, эта юбка пригодилась бы какой-нибудь бедной миссионерке, — думала она. — Три нижние юбки! Ну и ну!.. Я льщу себя надеждой, что я вполне порядочная женщина, но мне нравится эта особа с серебряным луком. Может, одежды на ней и немного, но, если бы у меня была такая фигура, я не уверена, что захотела бы ее прятать… Ну а теперь посмотрим, как там наша начинка для индейки, хотя какая это начинка — без лука!»
Инглсайд в этот день был полон счастья — простого, старого доброго счастья, — даже несмотря на все замечания тети Мэри Мерайи, которой явно не нравилось смотреть на слишком счастливых людей.
— Мне только грудку, пожалуйста. (Джеймс, ешь суп бесшумно). Ах, тебе, Гилберт, никогда не нарезать индейку так, как это делал твой отец. От него каждый получал именно тот кусочек, какой хотел больше всего. (Девочки, девочки! Старшим хотелось бы иметь возможность хоть иногда вставить словечко. Меня воспитывать ли в соответствии с правилом «дети должны быть видны, но не слышны».) Нет, спасибо, Гилберт, салат — это не для меня. Я не ем сырого. Да, Ануся, я возьму чуточку пудинга, а пироги с изюмом и миндалем — это совершенно неудобоваримая пища.
— Сладкие пироги Сюзан — поэмы, так же как ее яблочные пироги — лирические стихотворения, — сказал доктор. — Дай мне по куску того и другого, моя девочка.
— Неужели тебе нравится, Ануся, что тебя называют девочкой в твоем возрасте? (Уолтер, ты не доел хлеб с маслом. Сколько бедных детей были бы рады получить этот кусок! Джеймс, высморкайся наконец и сиди тихо — я не выношу шмыганья носом).
Но все равно это было веселое и приятное Рождество. Даже тетя Мэри Мерайя немного смягчилась после обеда, сказав почти любезно, что врученные ей подарки довольно хороши, и даже выносила присутствие Заморыша с видом многотерпеливой мученицы, заставлявшим их всех немного стыдиться своей любви к этому коту.
— Думаю, что наши малыши приятно провели время, — сказала Аня в тот вечер с довольной улыбкой, глядя на узор, сплетенный деревьями на фоне белых холмов и закатного неба, и на детей, бегающих по лужайке и разбрасывающих крошки для птиц. Ветер негромко пел, складывая снег на лужайку и обещая метель на завтра, но Инглсайд взял от жизни свое.
— Вероятно, так оно и есть, — согласилась тетя Мэри Мерайя. — Навизжались они, во всяком случае, вволю. Что же до того, сколько они съели… Ну что ж, молод бываешь только раз, и я надеюсь, что у вас в доме большой запас касторки.
14
Это была зима, которую Сюзан назвала «переменчивой» — многочисленные оттепели и заморозки украсили Инглсайд причудливой бахромой сосулек. Дети кормили семь голубых соек, которые прилетали каждый день в сад за угощением и позволяли Джему брать их в руки, хотя улетали от любого другого, кто пытался это сделать. В январе и феврале Аня засиживалась допоздна над каталогами семян. А затем над дюнами, гаванью и холмами закружились мартовские ветры, и кролики — так говорила Сюзан — принялись раскладывать пасхальные яйца[6].
— Какой волнующий месяц — март! Правда, мама? — вскричал однажды Джем, который был братом всем ветрам.
Конечно, они предпочли бы обойтись без мартовских волнений, связанных с тем, что Джем уколол руку о ржавый гвоздь, — несколько дней положение оставалось довольно серьезным, а тетя Мэри Мерайя успела рассказать все истории о заражении крови, какие когда-либо слышала. Но именно этого, думала Аня, когда опасность миновала, и следует ожидать, если у вас маленький сын, вечно пытающийся экспериментировать.
И вот — апрель! Со смехом апрельского дождя, с шепотом апрельского дождя, с плавностью, стремительностью, напором, ударами, танцами, брызгами апрельского дождя.
— О, мама, посмотри, как хорошо мир умыл свое лицо! — воскликнула Ди в то утро, когда снова засияло солнце.
Бледные весенние звезды зажигались над затянутыми вечерней дымкой лучами, болото краснело побегами ивы-шелюги. Маленькие веточки на деревьях, казалось, вдруг утратили свою строгость и холодность, сделавшись нежными и томными. Появление первой малиновки стало целым событием, ложбина вновь была местом бурных восторгов, и Джем опять принес маме первые перелески — чем немало обидел тетю Мэри Мерайю, считавшую, что их следовало вручить ей. Сюзан начала наводить порядок на чердаке; Аня, едва ли имевшая за всю зиму хоть одну свободную минуту, облеклась в весеннюю радость, словно в одеяние, и буквально жила в саду, а Заморыш в весеннем экстазе крутился по всем дорожкам.
