Под пятку попал подлый “подводный” камень, и она с разбегу шлепнулась — прямо в ту самую необъятную лужу, окончательно вымокнув, став похожей на драную кошку, еще и вдоволь наглотавшись вонючей воды. Одна туфля куда-то подевалась — наверное, потонула.
“Ну и черт с ней!”
Убитая горем и унижением, Элджи все же не дошла еще до того, чтобы ползать, рыдая, в луже, обшаривая ее дно. Вообще-то она была не из тех, кто привык безропотно глотать обиды и молча страдать, проливая в одиночестве слезы. Грязевая ванна привела ее в чувство и одновременно стала “последней каплей”.
Выбравшись из лужи, Элджи остановилась на тротуаре: действуя с полным сознанием, она примерилась и ударила себя в лоб туфлей, то есть непосредственно шпилькой — но не прямо, а по касательной. Из рассеченной кожи над бровью моментально хлынула кровь. Резкая боль принесла некоторое облегчение. Элджи отбросила в лужу и вторую туфлю — прощайте, лодочки, плавайте! — и вновь побежала куда-то.
С детства она привыкла к тому, что никто в квартале не смел безнаказанно ее обидеть. Она, в отличие от многих здесь, не была беззащитна! И сейчас она бежала вовсе не куда глаза глядят, как могло показаться.
Дверь трактира хлопнула — мало кто из сидевших обернулся на привычный звук. Но через мгновение большинство уже повскакали с мест: стоявшее у двери босоногое, дрожащее создание с лицом, залитым кровью, в платье, облепившем тело наподобие мокрой тряпки, протягивало в зал тонкие руки, взывая жалобно:
— Папа! Робби! Артур! — голос был слаб и прерывался рыданиями.
Не сразу узнали дочку Эда Пороха. Да и сам Порох, заседавший здесь ежевечерне после работы, в компании двух сыновей, не сразу признал в облезлой фигуре свое младшенькое, самое любимое чадо — умницу и первую в квартале красавицу.
— Кто?! Элджи! Кто?! — рычал он, в то время как девушку усадили, оказывая по мере сил первую помощь: укутали взявшимся откуда-то одеялом и влили сквозь стучащие зубы стопку коньяка. Завсегдатаи столпились вокруг, бармен, уже вызвавший “Скорую”, суетился с аптечкой, вытирая кровь с лица девушки и вполне профессионально обрабатывая ранку на лбу. Бедняжка лишь судорожно всхлипывала.
— Эл, скажи хотя бы, где это было? Скажи хоть что-нибудь! — умолял ее старший брат Артур, растирая ледяные, как ему казалось, руки сестры.
В дверях нарисовались белые халаты, когда Элджи наконец заговорила:
— Портал… — сдавленно произнесла она. — Патрульные… Он… Они меня… — она задохнулась, словно не в силах больше произнести ни слова, и заплакала навзрыд.
Тут родственников оттеснили врачи и вынесли на носилках несчастную — в самом деле до глубины души несчастную девушку, имевшую все основания горько плакать и не сказавшую, кстати, ни слова лжи.
Младшему — Робби — отец велел ехать с нею, сам же остался стоять посреди трактира, широко расставив ноги, сжав кулаки. Он молчал. Зато вокруг него, как вокруг скалы на взморье, постепенно нарастало и ширилось бурление, безмолвным центром которого он был. Начало положил старик Адреналиныч, испокон веку прописанный в уголке здешнего бара:
— Вот значит, что они теперь творят, — произнес он скорбно. — Вот до чего докатились! А все потому, что бессмертие им теперь, видишь ли, нашим дорогим Президентом обещано.
— А ежели бессмертие, так что ж, значит, все можно? — пророкотал Борис Зацепа — здешний вышибала, получивший прозвище Нокаут за неумение бить так, чтобы в тот же момент человека не вырубить.
— А то как же? Вон в новостях, слыхал, что говорили: все раны на них сразу заживают, и не стареют они — ну как есть боги!
— Ими себя и возомнили! — басовито поддакнул Валя Маленький, являвшийся на самом деле не таким уж и маленьким, а даже весьма большим пивным бочонком.
— И греха они не боятся, — подал голос худой, как жердь, чернявый мужик по прозвищу Архиерей, — раз нет для них смерти, нет и искупления!
— Им теперь выйдет специальное разрешение за подписью Президента наших жен и дочерей насиловать, — вставил свое едкое замечание Леха Конопатый, сроду не имевший — но это неважно — не то что дочерей, но даже и жены. — Сорт первый, — сказал он, — для которого закон не писан!
— А мы, значит, мусор замордованный, — зловеще уронил Нокаут.
— За… во все дыры, — уточнил Конопатый.
— Рабы мы для них, скотина, а не люди! — взвился голос Архиерея.
Да, с точки зрения властей и люксов, они всегда и были тупой скотиной, покорно поколение за поколением тянущей свою лямку. И не раз уже обсуждался между ними, их дедами и прадедами вопрос униженных и оскорбленных, затертый до вселенских дыр, до безысходности. Но что-то перевернулось с недавних пор в сонных душах, разбуженных манящими отблесками воссиявшего только для “чистых” бессмертия. Реакция назревала, и возникшая на пороге трактира босая девчонка, талантливо притворившаяся избитой и уж наверняка изнасилованной, стала катализатором.
— Пошли, ребята! — коротко рыкнул отец несчастной жертвы, срываясь с места. Порохом Эда прозвали еще в юности, за взрывной характер, с годами он стал менее реактивен и более рассчетлив — не отсырел, о нет, еще как взрывался! Но теперь его “взрывы” специалисты назвали бы узконаправленными.
Было около двенадцати ночи. К часу все трактиры города гудели, как растревоженные ульи. В полвторого уже и сам город, вместо того, чтобы спать, подозрительно наливался огнями. В три часа разъяренная, тем не менее хорошо организованная толпа внезапно штурмовала Центральный портал. Совершенно не готовая к этому охрана пыталась вызвать подмогу, но едва успела через него бежать. Завладев портальной сетью, мятежники подняли бунт по всей линии “Орск”: на ряде планет были остановлены базовые предприятия — в основном, горно-обогатительные комбинаты; несколько партий бунтовщиков сумели прорваться в серединные миры, прежде чем пришло распоряжение о блокировке доступа с бараков всех категорий.
* * *
Подготовка к акции потребовала, как я и предполагал, около суток. Помимо чисто технических деталей необходимо было внушить Жен уверенность в нашей грядущей безоговорочной победе и непременно выкроить время, чтобы хорошенько выспаться.
К маскировке я собирался приступить с утра, когда Жен вернется из вояжа по магазинам, прикупив кое-какие детали антуража (в частности, строгий черный костюм и очки). Она порядком задержалась, а когда появилась — возбужденная, одичавшая какая-то за два часа хождения по маркетам, то сразу кинула пакеты и бросилась включать визор, совсем мною за делами позабытый.
— Что там стряслось-то? — спросил я, имея в виду большой мир, откуда она вернулась в столь вздрюченном состоянии. — Революция, что ли?
— Не поверишь, но ты почти угадал! — воскликнула она, возясь с настройкой. Что-то там не ладилось, связь барахлила, и Жен сквозь чертыхания стала понемножку выдавать информацию: — Представляешь, меня сейчас чуть не арестовали! Полчаса держали в “отстойнике” у “Глобала” и со мной еще с десяток человек — проверяли документы! Я там от “сокамерников” такого наслушалась! Будто бы взбунтовались все бараки с индексами “Ж” и “Т”, рабочие захватили порталы, которые не успели сразу перекрыть, так они ринулись в серединные миры, толпами носились по городам, грабили, требовали бессмертия…
