Что-то мне сегодня не по себе. Сердце не на месте.
Я с мамой почти поругалась. Я как раз собиралась идти к Малышке, когда мать как бы про себя, как бы невзначай пробормотала: «Опять чужого ребенка идешь учить…» Мне захотелось запустить в нее учебником, который в тот момент держала в руке. Я сдержалась, надеясь, что она спохватится, хотя сердце уже заныло, и я знала, что его теперь долго не унять. Но мама продолжила исполнение знакомого репертуара.
Она вновь вспомнила такую приятную молодую женщину, чем-то неуловимо похожую на меня — свою коллегу из другого города где-то на юге, не помню, которая вот ведь тоже умная, кандидат наук, а тем не менее вышла замуж и родила двоих очаровательных детей. Детишки и здоровые, и красивые, и послушные. Только в одном им и их родителям не повезло в жизни: нет у них дедушек-бабушек — так жизнь сложилась.
Мама вообще-то не особенно любит, когда чужие люди долго находятся в ее доме. Однако за время моего долгого заграничного отсутствия она так соскучилась и стосковалась, что пригласила погостить эту свою коллегу вместе с детьми на даче. У той были какие-то довольно длительные дела в Москве, а моя мама пока с удовольствием возилась с малышами.
Я вернулась как раз вскоре после этого их исторического визита, когда мама была полна свежих впечатлений. Она рассказывала о детях взахлеб — гораздо больше, чем слушала мои истории о жизни в Британии. Результатом ее восторженных рассказов часто становились мои слезы, ведь она неизменно подчеркивала, что ее дочь, то есть я, не обеспечила себе и ей такой радости в жизни. В конце концов мама, жалея меня, вроде бы перестала пенять моей личной неустроенностью. Однако время от времени она заводит все тот же тяжкий и бесполезный разговор.
Сегодня я реагировала особенно болезненно. Я не выдержала и наорала на нее в полный голос. Чтоб побольнее задеть, я припомнила все свои детские обиды. Главное, я орала, что не желаю своим детям такого же одинокого детства, какое было у меня, и вечного знания, что отец оказался недостоин матери, и что мать выходила замуж только по принципу «так надо», чтобы от других не отстать, а любви между ними не было в помине. Я кричала сквозь слезы. Потом кое-как привела себя в порядок, запершись в ванной, и ушла раньше, чем нужно, хлопнув дверью.
Я повернула назад, уже выйдя из подъезда. Благо, какое-то лишнее время еще оставалось. Вернулась и попросила прощения. Мы еще всплакнули вместе, цепляясь друг за дружку, как за соломинку.
Просто до меня наконец дошло, почему мать все время заводила этот болезненный для меня разговор. Ей-то тоже больно: мало того, что собственная жизнь не сложилась, так еще и у дочери все наперекосяк, и не хочет эта гордая эгоистка, наступив на горло собственным глупым мечтаниям, вернуться в реальность и подарить своей матери утешение в быстро надвигающейся старости — хотя бы одного славненького внучка! А если еще точнее и совсем без обиды, то ей просто непереносимо жаль меня, а поделиться своим горем — незадавшейся дочерней судьбой — не с кем. Вот она и жалуется мне же — самому близкому человеку. И у меня же ждет сочувствия и поддержки. А я ей в этом сочувствии отказываю, да еще злюсь.
Я впервые честно призналась матери, что меня больно ранят ее разговоры о детях. Думаю, больше у нас не будет скандалов по этому поводу: она поняла! И даже сама принялась меня утешать. Только мне уж пора было бежать на урок…
Дети, дети… Где ж вы, мои дети?.. О чем я думаю?..
Теплый Малышкин локоть упирается, когда она пишет, мне в бок. Девочка не замечает — так увлеклась. Она посапывает носом. Нужно будет сказать ее маме: не начинается ли простуда? Я трогаю ее лоб — не горячий; отвожу упавшую прядь. Она, наконец, поднимает на меня блестящие темные глаза, и наши взгляды встречаются. Мы улыбаемся друг другу.
Дети мои, дети, где ж ваш папа бродит? О чем я думаю? Малышка уже закончила упражнение!
— Well… all right… what's then?
* * *
Полторы недели работы в России пролетели, как пара долгих, но увлекательных дней, и уже подходили к концу. Президентское слово исполнялось. Названия учреждений, где побывала съемочная группа, имена людей, с которыми беседовал Виктор Смит, звучали как легенда, ему удалось посетить такие места, где прежде не ступала нога иностранного журналиста. О некоторых встречах он попросил сам, другие были ему предложены; вторые порой оказывались значительно интереснее первых. Было много попыток саморекламы, но Виктор знал, как потом уберет ее. Он ездил в Петербург и даже — проспав две ночи в пассажирском кресле лайнера — летал в Сибирь. Когда он ставил галочки в длинном списке встреч и визитов, намеченных на день, то даже сам не верил, что все это он и его команда действительно успели сделать.
Нельзя сказать, что Виктор получал все, чего хотел. Часто и откровенно ему говорили: туда мы вас не допустим. За эту краткую честность Виктор испытывал особую благодарность к сопровождавшим его лицам: она экономила массу его времени.
Единственное обстоятельство, мешавшее ему и все время грозившее нарушить его планы, был грипп, который он подхватил, видимо, от президента. Уже в середине первой недели его зазнобило. К выходным вроде полегчало, а потом — из-за того, что даже в субботу и воскресенье он работал без перерыва, — накрыло возвратной волной. Кашель здорово мешал разговаривать, жар замедлял мыслительные процессы, поэтому он постоянно глушил кашель и сбивал температуру сильнодействующими лекарствами. Пару раз — когда общался с очень пожилыми людьми — надевал по примеру человеколюбивых японцев маску.
Уже накануне отъезда очередной собеседник спросил со снисходительной ухмылкой:
— А почему вы зациклились на технике? Есть же биология, медицина, эргономика…
Виктор прикинулся простачком:
— Вы думаете, в этих областях тоже можно найти нечто интересное? Вы же понимаете, — он перешел на доверительный тон, — зрителя заинтересуют какие-то яркие, броские открытия!
— Я вам скажу, куда стоит сходить.
— Надеюсь, вы не станете потом жалеть о том, что выдали мне военную тайну? — Виктор подосадовал на сорвавшееся с языка шутливое предостережение: вдруг человек и вправду предпочтет промолчать?!
— Не пожалею, — ворчливо ответил собеседник. — Вся моя молодость там прошла, потом вот перебрался сюда. Та контора давно перестала быть секретной. Туда в свое время толпами водили американцев. Да и военным институт остается почти формально. Так, болтается на балансе. Поторопитесь. Когда соберетесь в следующий раз, вы можете уже не попасть туда. Он, видите ли, умирающий, этот институт. Отжил свое. Давно выросли преемники, помоложе и получше. Но какая история! Какое славное прошлое! Какие имена! Обязательно сходите!
— Но куда? Вы не сказали, как называется этот почтенный старец.
Собеседник усмехнулся:
— Называется по старинке: Институт психогигиены военного труда.
