Всякому человеческому терпению положен предел, а у измотанных на пятидесятиградусной жаре солдат его и так оставалось немного. Взбесившись от подобной наглости и малодушия три деда начистили ему морду сапогами и дальше волокли его, подбадривая пинками. Километра через два спустились на «броню», туда, где есть вода и можно вытянуть уставшие ноги. И тут уж все те, кто нес вещи Жиляева — его автомат, каску, бронежилет и вещмешок долго и тепло благодарили это животное. В основном ногами. А сам сержант Жиляев немедленно и бесповоротно был переведен в чмыри и приравнен к духам до самого своего дембеля.
История эта произошла год назад, когда Жиляев был духом. Тогда же деды и выбили ему передние зубы. Год прошел с тех пор, те деды, став дембелями, полгода назад уехали домой, и сам Слава Жиляев мог бы уже вместе со своим призывом стать дедом, но у чмырей отсутствуют льготы по сроку службы. Больше на операции его не брали, и летал он, вместе с духами своей роты, не вылезая из полка.
Выслушав рассказ Витька про Жиляева, я мысленно поблагодарил Микилу за то, что нас так гонял в учебке и про себя дал торжественную клятву обращать больше внимания на ФИЗО. Костьми лягу, но на операции «умирать» как Жиляев не буду!
Меж тем, порядок во дворике был наведен. Теперь уже пять человек ходили по квадрату. Выводной, понимая, что губари хотят курить, дал из своих запасов каждому по паре сигарет. Все закурили, не прекращая движения по кругу так, чтобы стук сапог по бетону был слышен в караулке начкару. Вернулся Жиляев с фляжкой чая. Заискивающе улыбаясь беззубым, как у младенца, ртом он протянул фляжку выводному:
— Вот, принес, Витек.
Выводной брезгливо посмотрел на фляжку, перевел взгляд на Жиляева:
— И хрена ли ты мне ее суешь под нос?!
Жиляев опешил — пять минут назад его посылали за чаем, он его принес: горячий и сладкий, как просили, из прапорской столовой. В чем же дело? Чем этот Витек опять недоволен? Что было сделано не так?
— Я же тебе, долболету, объяснял: младший сержант, — Мирон обнял меня за плечи, — пить хочет. Понял? Не я, а этот дух.
Жиляев протянул фляжку мне. Пить мне действительно хотелось после вчерашнего. Я отвинтил крышку и из вежливости, как старшему по сроку службы, предложил Мирону. Тот отказался.
— Пей. Тебе нужнее. Вчера с земляками отдыхал?
— Ага, — честно признался я.
— Хорошие у тебя земляки. Мы с ними, считай, два года отвоевали.
Выводной глянул на часы и окликнул губарей., ходивших по квадрату:
— Ну, что? До завтрака гулять будете или пойдете по камерам?
— А во сколько завтрак?
— Как обычно. В восемь тридцать.
Еще два часа отбивать ноги по квадрату никому не улыбалось.
— Не-е, Витек. Давай уж лучше закрывай по камерам. Дай только перекурим еще по одной.
— Дело хозяйское, — философски изрек Мирон, — Пять минут на перекур.
Мне было непонятно: что это за губа такая? Захотел, зашел в камеру, захотел — вышел. Я спросил об этом у Мирона.
— А что тут такого особенного? — пояснил он, — В караул ходит только наш батальон. Сегодня я охраняю, а завтра, может, меня станут охранять. От губы никто не застрахован, поэтому, нужно сочувствие иметь и понимание. Все мы служим вместе, вместе на операции ходим. Чего делить-то? Свои же пацаны. Если начкар нормальный, то вечером можно даже в кино сходить. Понятно, что не на первый ряд, а так, чтобы тебя никто из шакалов не видел.
«Шакалы» — это было иное название офицеров. Прапорщики — «куски», а офицеры — «шакалы». Почему так сложилось, я не знаю, но могу засвидетельствовать, что некоторые офицеры своими повадками, действительно, больше походили на шакалов, нежели на людей в погонах.
Разошлись по камерам. В замке снова клацнул ключ, и мы вчетвером оказались закрытыми в нашей сержантской камере. Я, Жиляев, белобрысый младший сержант по фамилии Манаенков, который мел дворик и сержант-сапер, которого звали Резван. Я был духом, Жиляев — несостоявшимся дедом, а Манаенков и Резван — черпаками. Сделавшись за полгода службы в учебке крайне неприхотливым к быту, я снял хэбэшку и расстелил ее прямо на голом полу, намереваясь «добрать» еще почти два часа сна. Я лег, закрыл глаза и уже начал задрёмывать, но нет в мире совершенства! Сон не шел. Солнце стремительно поднималось к зениту, нагревая нашу бетонную коробку. В тесной камере стало душно. Какой тут сон, когда лежишь на полу с голым торсом и обливаешься потом! Резван окликнул Жиляева:
— Оу! Сколько служишь?
— Полтора.
— Сколько-сколько?! — возмутился Резван.
— Полтора года, — пояснил Жиляев.
— Это ты кто? Дух?
— Дед, — не совсем уверенно ответил Жиляев.
— Кто-кто? Дух? — снова переспросил Резван.
— Нет, дед.
— А-а. Понятно: дух со стажем.
Жиляев не стал возражать против такого определения его статуса.
— Ты вот что, — продолжил Резван, — снимай-ка хэбэшку.
— Зачем? — не понял Жиляев.
— Как зачем? — в свою очередь удивился такой непонятливости Резван, — Не видишь, нам жарко. Будешь вентилятором. Мы вот здесь ляжем, а ты давай, обмахивай нас сверху, да пошустрее.
Жиляев покорно стянул с себя засаленную хэбэшку и стал выписывать ей круги над нашими головами. Действительно, стало немного легче.
— Давай, давай, — подбадривал его Резван, — только вшей нам не накидай.
Он повернулся ко мне:
— Ты откуда родом?
— Из Мордовии. А ты?
— Я — из Дагестана, — гордо ответил Резван, — Сколько служишь?
— Только с КАМАЗа.
— А-а, дух значит?
— Дух, — подтвердил я.
— А Мирона откуда знаешь? Земляк твой?
— Нет. Он служит с моими земляками.
— Понятно. А девушка у тебя есть? — ни с того, ни с сего спросил Резван.
— Есть.
— А я со своей даже спал — похвастался он.
Я догадался, что про мою девушку он спросил, чтобы рассказать о своих победах над слабым полом. Интересно послушать. Я люблю рассказы о чужих сексуальных подвигах.
— Мы с ней из соседних сел, — начал Резван и обратился к Жиляеву, — Ты махай, махай, чего уши развесил? Один раз я у них в селе засиделся допоздна и когда пошел к себе в село, то уже была ночь. Моя любимая девушка решила меня проводить до полдороги. Когда мы отошли от ее села и немного прошли по дороге, я ей сказал, чтобы шла к себе домой, а я дойду сам. Она пошла, вроде как к себе домой. А я прошел немного и вижу — стог. Подумал, чего это я ночью буду ходить? Дай, думаю, я переночую в этом стогу, ночь-то ведь теплая. Я забрался в этот стог и уснул в нем, а утром просыпаюсь, гляжу: моя любимая девушка спит с другой стороны стога. Теперь мы, по нашим обычаем, муж и жена!
