— Замок дорожит вами. Он будет помогать вам всегда, где бы вы ни были… Всеми способами… Я не обманывал, я действительно не умею обращаться с оружием. Но я оказался рядом, когда вам угрожала опасность, и замок… заставил меня… защищать вас.
— Право, не стоило, — сказал я. — Я бы отлично справился в одиночку. Это была лучшая драка в моей жизни, клянусь!
— И вы никогда еще не чувствовали такой отваги и силы, — подхватил Перегрин и слабо улыбнулся. — Сила замка текла сквозь нас обоих. Вы приняли ее, почти не заметив, как свою собственную. Но для меня она оказалась слишком велика… Вернее… Я ведь совсем иной, чем вы. Она мне несвойственна, она как бы… взламывала меня изнутри… Если это еще хоть немного продлилось бы, я… не знаю, что бы со мной было. Но он пощадил меня. Он сам завершил бой.
— А эти?.. Куда они делись?
— Они умерли. Это все, что вам нужно знать.
— Отныне, князь, вы непобедимы.
5
Мы праздновали вторые сутки. Вначале я устроил для парней настоящий воинский пир по обычаю моей родины, где полагалось пить из одной полуведерной чаши и есть мясо с боевых кардженгрских ножей. А теперь за длинным столом в большом сводчатом зале сидели все обитатели замка: солдаты, слуги, конюхи, кухарки. Все уже вполне освоились за господским угощением. Стоял гомон, весело взвизгивали женщины, кто-то пел, кто-то колотил в такт по столу оловянными мисками, а несколько слабаков, вроде Барга Длинного, уже валялись под столом. Перед походом я решил основательно опустошить погреба, в особенности же не пожалел запасов вина.
Бессчетное число раз выпили мы за мастера Перегрина, моего названого брата, за наши будущие победы, за моих солдат, каждый из которых, сражаясь рядом со мной, будет равен сотне.
Перегрин, располагавшийся по правую руку от меня, молчал, потихоньку цедил вино и только рассеянно улыбался, когда народ, галдя, поднимал кубки в его честь. Задумчивость эта мне не нравилась. Я хлопнул Перегрина по плечу, пригнув его к столешнице, и сказал:
— Тебе не о чем беспокоиться, малыш. Запомни, все завоеванное мною будет принадлежать также и тебе. Мы будем неразлучны, вслед за моим именем непременно будут произносить твое. Мы разделим пополам славу и богатство. У тебя не будет невыполнимых желаний, ты будешь указывать пальцем и говорить: хочу этот город, эту драгоценность, эту женщину, а я буду дарить, дарить, дарить…
— А если тебе покажется, что я требую слишком много? — спросил он, поднимая на меня глаза.
— Нет, — рассмеялся я. — Разве ты можешь потребовать слишком много, честнейший, благороднейший, деликатнейший Перегрин? И что значит «слишком»? Для тебя я не пожалею ничего, кроме короны империи. Чего ты хочешь сейчас, говори!
Он не раздумывал ни минуты:
— Сейчас я хотел бы хорошенько выспаться, перед тем как отправиться в путь.
— В какой еще путь? — не понял я. — Ты что, уйти хочешь, что ли?
— Завтра утром, с твоего позволения. Я думал остаться в Даугтере, чтобы изучить его до конца. Но после истории с этими всадниками все вдруг стало так ясно… Оказывается, Даугтер совсем простой замок, я даже не ожидал.
— Значит, ты не желаешь быть при мне? — уточнил я.
— Видишь ли, Дан… — Он задумался.
Дальнейшая его речь была туманна и витиевата, но в основном ее смысл сводился к тому, что у нас с Перегрином разные дороги, хоть мы и братья теперь. Я вглядывался в его лицо, стараясь разгадать, хитрит он или действительно не понимает, от какой чести отказывается.
— Что ж… — медленно сказал я. — Желание моего брата — закон, даже если это очень глупое желание. Ты сможешь уйти, когда захочешь, Перегрин.
Он расцвел, рассыпался в благодарностях и извинениях. Я уже не сомневался, что он хитрит, и, наклонившись к его уху, вкрадчиво спросил:
— Могу я узнать, драгоценный братец, куда ты так неудержимо рвешься?
И Перегрин охотно и радостно поведал мне о Серебряном Холме, что по ту сторону гор Порубежья, в самом сердце Заброшенных Земель. Его сплошь покрывают странные бледные заросли, каких нет больше нигде, и в лунные ночи холм возвышается над лесом как груда тусклого серебра. Много рассказывают про это место удивительных и жутких историй, в которых невозможно отделить правду от вымысла, ибо никто из рассказчиков на холме не был. Говорят, например, что на вершину можно взбираться хоть целую жизнь, и конца этому восхождению не будет, пока не повернешь обратно. А вернешься — окажется, что прошло всего-то несколько часов, даже отсутствия твоего никто не заметил. Так один мальчишка — давно, в те времена, когда на Заброшенных Землях еще жили люди, — ушел утром и к обеду вернулся домой стариком. Говорят про колодцы на вершине, глянув в которые можно увидеть небо с незнакомыми созвездиями. Говорят про стеклянные башни, появляющиеся из воздуха…
Я давно не видел Перегрина таким. Пожалуй, с того первого дня, когда он, дрожа от волнения и радости, путая наречия, рассказывал мне о невидимом замке.
— Вот что, малыш, — прервал его я, — зайди-ка немного погодя ко мне. Перемолвимся парой слов, и отправишься спать.
Велев всем веселиться, я поднялся к себе в комнату, разыскал кошелек и высыпал золотые на стол. Снял оба перстня и положил рядом. Долго, шипя и чертыхаясь, выковыривал кинжалом драгоценные камни, вделанные в ножны меча. Приказал Фиделину принести мой золотой кубок и сбрую, украшенную рубинами, и в довершение, невзирая на слезные мольбы, снял у него с шеи серебряный амулет на цепочке.
Перегрин застыл на пороге, растерянно глядя на россыпь драгоценностей. Похоже, такое богатство он видел впервые в жизни.
— Тебе, — сказал я.
— Красиво, — ответил он тихо.
— Красиво, — согласился я. — По крайней мере, два года можешь путешествовать, ни в чем себе не отказывая. Из моих людей выберешь четверых для услуг и охраны. Лошадь в конюшне возьмешь любую.
— Спасибо, но…
— Я обещал не задерживать тебя, это слышали все, и я сдержу обещание. Но тебе придется выполнить одно небольшое условие. Это нетрудно. Ты поклянешься, что не будешь больше строить. Никогда. Ни для кого.
Перегрин улыбнулся, будто давно ждал этих слов.
— Я не могу в этом поклясться, Дан, — ответил он. — Там, на Серебряном Холме, замок, разве ты не понимаешь?
Он ничего не смыслил, несчастный заморыш. Даже после того, как я объяснил, что его Серебряный Холм находится во владениях царицы Таммы, в стране нам недружественной и непонятной, даже после того, как я сказал, что царица постарается, чтобы безродный бродяга, подаривший ей могущество, сгинул, не оставив о себе памяти, — он только качал головой и улыбался.
— Представь себе, Дан, — сказал он, — что кто-то попросил тебя поклясться не воевать больше. Никогда. Ни с кем. Попросил именно сейчас, когда тебе по силам завоевать целый мир. Что бы ты ответил?
