— Как ты собираешься уйти? — серьезным тоном, даже немного испугано спросила она, когда я наконец оделся.
— Позови свою Амалию, когда она войдет, я задую у нее свечу, а ты потребуй, чтобы она тебе помогла. Пусть, что ли, подушки поправит. Я в это время выйду.
— Это ты ловко придумал. Поцелуй меня на прощанье. Ты еще придешь?
— Постараюсь.
— Мне было чудесно с тобой. Теперь мне захотелось жить!
Я подошел к дверям и встал за портьерой.
— Зови!
Графиня дернула шнурок, и в комнате камеристок звякнул колокольчик. Амалия Германова, видимо, уже спала. Зинаида Николаевна позвонила еще раз. В дверь просунулась сначала рука со свечой, вслед за ней голова в чепчике. Я дунул на огонек, он метнулся и погас.
— Ну, где же вы, Амалия Германовна, помогите мне! — потребовала Закраевская.
— Сейчас, только свечу вздую, — без особого почтения сказала камеристка.
— Не нужно света! Идите же сюда! — потребовала графиня с явным раздражением. — У меня подушки комом! Я вам велю! — от былой угнетенности не осталось следа, теперь барыня приказывала, как полновластная владычица.
Всё-таки, я в этом убедился в очередной раз, в любой женщине живет великая актриса.
Камеристка пискнула что-то по-немецки и поспешила к постели, а я, неслышно ступая босыми ногами, выскочил из спальни.
Операция прошла без сучка и задоринки. Перед выходом во двор я натянул сапоги и, уверенно ступая, вышел наружу.
Настоящей темноты еще не наступило, но звезды уже ярко сияли на небе. Людей видно не было. Невдалеке послышался цокот копыт о брусчатку. Я выглянул из-за угла. К парадному подъезду приближались два экипажа и группа всадников.
«Кого это еще черти несут», — подумал я, и узнал в одном из экипажей выезд барона. Он сидел в своем ландо с каким-то человеком. Вторая коляска была без седока. Верховые с ружьями за плечами сопровождали экипажи. Кажется, Закраевская оказалась права, фон Герц прибыл с подкреплением.
Коляски, между тем, подъехали к парадной лестнице, барон соскочил наземь и любезно помог спуститься своему гостю. После чего они прошли в дом. Всадники спешились и, держа лошадей на поводу, встали кружком.
Чтобы попасть в Марфину коморку, мне нужно было идти через двор или делать большой крюк по парку и хозяйственным службам. Я решил рискнуть и заодно посмотреть с кем предстоит иметь дело — пошел напрямик.
Солдатье когда я приблизился, замолчали, с интересом меня разглядывая. Я шел, не обращая на них никакого внимания.
— Эй, землячок! — окрикнул меня один из них.
— Вас из дас? — ответил я останавливаясь.
— Немец видать, — сказал кто-то из группы.
— Земляк, ты что, по-нашему не разумеешь?
— Нихт ферштейн, — ответил я и пошел своей дорогой.
— Точно, немчура, — сказал голос за спиной. — Ни слова по-человечески не понимает. Сразу видно, басурман.
Солдаты меня не заинтересовали, обычные вчерашние крестьяне, одетые в военную форму. Будут делать то, что им прикажут.
В коморке Марфы теплилась лучина. Я постучал и после приглашения вошел.
— Эка ты, барин, долго ходишь, — упрекнул меня Петр, — мы уж с Марфой думали, что тебя немцы споймали!
— Барон приехал со становым приставом и солдатами, — порадовал я мужика, начиная разоблачаться. — Собирайся, будем пробираться в гостевой дом. Марфа, — обратился я к прачке, — ты не сможешь меня еще раз выручить? Достань мне крестьянское платье, а то свое жалко, в подземном ходе изорву.
— Этого добра у нас богато, — ответила женщина. После обретения своего короткого бабьего счастья она выглядела счастливой и умиротворенной.
Дело и вправду для нее оказалось простым, и вскоре я облачился в натуральные, без синтетики короткие льняные портки и длиннополую рубаху. Увидеть себя со стороны я, понятно, не мог, но представлял, что выгляжу прикольно. Главная интрига состояла в несоответствии одежды прическе и бритому лицу.
— Ну, чаво! — сказал я, подражая простому говору. — Пошли что ли, али чаво!
Марфа закатилась от смеха, потом сразу стала серьезной и жалостливой:
— Вы уж того, мужики, не очень! Кабы чего не вышло! Смотрите в оба.
Как только я нарядился крестьянином, она внутренне расслабилась и стала смотреть на меня по-другому — мягче и сочувственнее.
— Ладно, нам пора, — сказал я. — Еще раз спасибо за всё.
Женщина не ответила, приложила кончики платка к уголкам глаз и перекрестила нас вслед.
Мы осторожно вышли во двор, и пошли, прижимаясь к стенам строений. Петр впереди, я за ним. Как обычно, никаких праздношатающихся нам не встретилось. Управляющий своим воспитательным террором навел здесь железный порядок. Этим имение напоминало мне немецкий концлагерь времен отечественной войны.
На площади перед дворцом ни людей, ни коней больше не было, куда они направились, догадаться было несложно. Петр уверено петлял между многочисленными службами, потом мы углубились в регулярный парк.
К моему удивлению, здесь оказалось многолюдно. Садовники прилежно трудились при свете факелов.
Слышались окрики надсмотрщиков на немецком и ломанном русском языках.
Два человека в крестьянской одежде, деловито спешащие по своему делу, никакого интереса не вызвали, и мы благополучно добрались до гостевого флигеля. Здесь было тихо. Петр показал знаком, что нужно опуститься на землю, и до дома мы ползли по скошенной жесткой траве.
Метрах в тридцати от здания он остановился и показал рукой направление. Нашей целью оказалась беседка, казавшаяся в темноте ажурной. Мы подобрались к ней на четвереньках, и спутник нырнул в щель под полом. Я последовал за ним. Пол у сооружения был низкий, и я, пока полз, цеплялся спиной за нависающие лаги.
— Тута, — едва слышным шепотом сказал Петр, когда мы добрались до центрального опорного столба.
Он, стараясь не шуметь, убрал в сторону тонкий дощатый люк и приказал:
— Держись за мной.
Ползти было тесно и сыро. Дворовые, копая лаз, не думали о комфорте. Под животом и ногами была мягкая влажная земля, а плечи и спина цеплялись за грубые доски, которыми обшили свод. Впрочем, добрались до цели мы быстро и оказались в какой-то подсобке, в которой был сложен садовый и дворницкий инвентарь. Освещена она была масляной коптилкой — в глиняной плошке плавал крошечный горящий фитилек.
Даже в таком неверном, слабом свете было видно, как выпачкался мой спутник.
— Нужно бы почиститься, — сказал я, представляя, какое впечатление произведут на встречных такие замурзанные субъекты.
— Сейчас переоденемся, — одними губами, почти беззвучно сказал мужик.
