— Чем-нибудь помочь?
Я качаю головой: нет, все в порядке, спасибо, удачи вам. Стою перед своим подъездом, все еще растягивая губы в вымученной улыбке. Я никогда не плакал на людях. Профессиональная привычка продавца… Ко мне обращаются, и я сразу же улыбаюсь. А кто будет обращаться ко мне теперь?
Из почтового ящика торчит письмо. Фирменный конверт «Пюблимаж». Я подписываюсь на их издания по долгу службы: заведующему секцией игрушек следует знать, что дети любят, что они читают, чем дышат. Ежемесячно я получаю сорок комиксов. Через два часа я стану безработным.
Держа письмо в зубах, вкатываю коляску в подъезд, беру на руки Адриена — от него уже попахивает, но он молчит, и глазки закрыты. Поднимаюсь по лестнице. Включить стерилизатор, достать подгузники — и бумажные полотенца, и масло, и вату, и присыпку, и бельевую прищепку для моего носа. Конверт я не глядя рву пополам и бросаю в мусорное ведро. Вдруг, уже взявшись за ручку стенного шкафа, замираю, достаю одну из брошенных половинок: оттуда выглядывает чек. Наверно, возвращают переплату за последнюю подписку. «Тридцать пять…». Хвост суммы остался на второй половинке, и я отыскиваю ее среди грязных подгузников. «…тысяч франков». Тридцать пять тысяч франков.
Ноги подкашиваются, я опускаюсь на табурет. Сопроводительное письмо сообщает: «Дорогой Симон, на твою открытку выпал главный приз, ты выиграл увлекательное путешествие в Диснейуорлд на двоих: возьми с собой папу, маму или любого, кого пожелаешь. Твой друг Лягушка Боб». Второе письмо более официальным слогом уведомляет, что денежный эквивалент в размере тридцати пяти тысяч франков высылается месье Шавру Симону.
Я бегу к Адриену, забытому на кресле в прихожей, показываю ему разорванный чек и дрожащими пальцами склеиваю половинки скотчем. Извини, подгузники я тебе поменяю позже: я не посылал никакой открытки, это недоразумение, надо бежать с чеком в банк, пока его не аннулировали. Гениально, Адриен. У папочки больше нет задолженности. Поблагодари мамочку.
В дверь звонят. Мои старики. Ну и скорость. Я не разрешил им ехать на кладбище, хотел поберечь, но смерть Адриенны как будто вернула обоим молодость — я просто глазам не верю. Мина снова энергична, деловита и горда собой, как в ту пору, когда мать уехала со своей театральной труппой, оставив меня у нее на руках.
— Это мы! — гаркает Деда.
— Люсьен, — шипит Мина и толкает его локтем: мол, потише, у Симона ведь горе, да и малыша напугать можно.
Они бросаются к Адриену, ахают, поднимают его, целуют, тискают и переносят на пеленальный столик. Деда — недаром он сорок лет ставил музыкальные номера в местном казино, — уже напевает ему что-то из репертуара Мистингетт. Мина — она, кажется, прозрела, как только ее глаза снова кому-то понадобились, — меняет подгузники. Обо мне забыли. Муравьи нашли добычу посущественнее. И как же быстро они похоронили Адриенну. А ведь любили ее. Наверно, в их возрасте смерть слишком близка, чтобы думать о ней долго. Пусть мертвые погребают мертвецов. А живые пеленают младенцев. Похоже, самый мертвый здесь — я.
Увидев сумму на чеке, менеджер по работе с клиентами вцепился в мою руку, начал поздравлять, потом спохватился: простите, простите, искренне соболезную. Он благодарит меня за приглашение — еще бы, он понимает мое горе, — но увы, никак не мог прийти сегодня утром, служебное совещание, да входите же.
Приглашение еще лежит на краешке его стола, в стопке бумаг, приготовленных на выброс.
Адриен Шавру
с радостью и скорбью
приглашает вас на свои крестины
и погребение его мамы.
Бонбоньерок и венков
прошу не приносить.
Менеджер предлагает мне сесть, усаживается напротив в вертящееся кресло и заводит разговор о всевозможных льготах, которые банк готов предоставить мне в рамках револьверного кредита, ссуды с плавающей ставкой или ипотеки под уникальный процент: и одиннадцать годовых. Я долго слушаю эти отвлеченные разглагольствования, чтобы вообразить себя напоследок богатым и преуспевающим, хотя следующая деловая встреча у меня — с безработицей, которой мне нечего противопоставить, разве что опоздание.
Когда я выхожу из банка, эвакуатор забирает мою «Ладу». Что ж. Это была память о прошлом. Я понял тебя, Адриенна: от прошлого у меня не должно остаться ничего, кроме твоего сына. Прощай, малютка «Лада». Отдохни, наберись сил и живи долго, а когда пойдешь с молотка, достанься более удачливому хозяину. Я стою на краю тротуара минут пять, ожидая, когда крюки, цепи и таль закончат свою работу. Потом смотрю, как габаритные огни эвакуатора скрываются за углом авеню Маршала Фоша. Теперь можно и в магазин, выслушать приказ об увольнении.
Едва я открываю дверь кабинета, племянник вскакивает и спешит пожать мне руку.
— Месье Шавру, позвольте называть вас Симоном. Тетя вас очень любила.
— Я ее тоже.
Он приглашает меня сесть и предлагает сигару — спасибо, я постою, спасибо, я не курю. Он: как вам будет угодно; прячет сигару в карман и тоже остается на ногах. В кабинете громоздятся штабели заклеенных скотчем коробок. У нас над головой ухает кувалда и взвизгивает дрель, весь верхний этаж ходит ходуном.
— Симон, не будем прятать голову в песок: дела «Галерей» из рук вон плохи.
— А кто виноват? — сердито дернув подбородком, даю я выход своей обиде: терять мне нечего.
— Ну кто виноват… Аляповатый модный стиль, которому мы не захотели подражать, поскольку он не отвечает нашим традициям, — с готовностью начинает перечислять он. — Сотрудники — я, конечно, не вас имею в виду… Наконец, налоги — даже если не учитывать теперешнюю конъюнктуру… Словом, этот вдруг возникший покупатель для нашего убыточного предприятия… будем называть вещи своими именами: это поистине подарок небес.
Надо ему помочь; не торчать же здесь до вечера, пока он решится наконец произнести: вы уволены. Я роняю:
— Не для всех.
Встретив его непонимающий взгляд, уточняю:
— Подарок не для всех.
— Увы, — печально вздыхает племянник, крутя кольцо на мизинце. — Вы же знаете… любому из нас приходится чем-то жертвовать, учитывать, как говорится, общую ситуацию… Даром ничего не дается. Но вам-то, во всяком случае, грех жаловаться. Вы теперь директор.
Я мысленно повторяю последнюю фразу, решаю, что ослышался, и прошу повторить.
— Да, Симон, — он расплывается в улыбке, — директор по стратегии продаж. Не спрашивайте только, в чем состоят ваши обязанности: я теперь, знаете ли… Скажем так: у меня с этого дня… другие заботы.
Слова гулом отдаются у меня в ушах. Племянник сияет. Я пытаюсь сглотнуть, у меня пересохло горло.
— И кто же так решил?
— Явилась целая команда молодых волков: они перелопатили наши балансы, штатное расписание — словом, все хозяйство. Увидели ваше имя и сразу сделали стойку. Наверно, только ваша секция и работала: они для вас создали отдельное директорское место в новой организационной схеме. Предупреждаю сразу: Ламюр, директор по продажам, крайне зол, сами увидите… Ясное дело! Оклад в двадцать пять тысяч франков…
