Ренаты Клой уже не было видно, но Тея все еще продолжала смотреть в том направлении, в котором та скрылась.
— Кое-кого действительно нужно пожалеть, — сказала Тея. — Представь себе, Бруно только в три часа ночи пришел домой, как она мне только что рассказала. Вчера вечером Мария Йенсен видела его здесь, на площади. Мария говорила, что он беседовал с девушкой из цирка. Рената никак не заслужила подобного отношения со стороны мужа.
Тея огорченно покачала головой и добавила, что Хайнц Люкка, выгуливавший свою овчарку в полодиннадцатого вечера, видел машину недалеко от общинного луга. Была ли это машина Бруно, Хайнц Люкка затруднялся ответить. Автомобиль марки «мерседес», но в деревне их было несколько, он и сам ездил на такой. В темноте Люкка не смог разглядеть номерных знаков. Когда Хайнц Люкка с собакой приблизился, водитель нажал на газ, но фары так и не включил.
— Как ты считаешь, — спросила Тея, — должна я рассказать полиции о том, что видели Мария и Хайнц? Я думаю, полицейским нужно все рассказать.
— Почему ты не предоставишь это сделать Хайнцу и Марии? — спросила Труда. — Сама-то ты ничего не видела.
21 августа 1995 года
После воскресенья, проведенного за закрытой дверью, и прогулки с отцом Бен еще несколько часов оставался в своей комнате. Якоб запер дверь в надежде, что сын понял, почему ему необходимо оставаться дома. До двух часов ночи Якоб слушал рядом сдавленное дыхание Труды и рычание в комнате напротив.
Бен не просто рычал, он жалобно стонал, визжал, выл, как собака, рвал и тряс ручку двери, бил по ней ногами и кулаками с такой силой, что Якоб подумал: еще немного, и древесина не выдержит.
Пару раз Якоб крикнул в ответ: «Если ты сейчас же не успокоишься, я приду к тебе. Тогда держись!»
На какое-то время шум в комнате напротив затихал, потом снова начиналось рычание и грохот.
В два часа ночи Труда сказала: «Я больше не выдержу. Если ты его не выпустишь, это сделаю я. Выпусти его, в такое время кто его увидит? Так поздно уже никто не гуляет».
Она ошибалась. Ударив жену, Бруно Клой перешел из кафе Рюттгерс в трактир Рупольда и оставался там до тех пор, пока в час ночи тот не закрылся. Тогда перед ним встала дилемма: пойти домой, лечь в постель к Ренате и, возможно, еще раз услышать вопрос об известном вечере в субботу или взять машину и поехать в Лоберг. Но городские трактиры работали не дольше местных, а он слишком много выпил. Напился до такого состояния, что за руль лучше не садиться.
Бруно Клой не Рихард Крессманн, который водил машину даже при 2,8 промилле и угрожал подать в суд за клевету каждому, кто только намекал, что в таком состоянии он и мог задавить маленькую дочь Тони и Иллы фон Бург. Бруно же только бесился, негодовал и — в чем никогда бы не признался — трусил.
Даже у мужчины, который обычно приводит в качестве аргумента кулак, возникают ситуации, когда он боится. Собственную жену легко заставить замолчать с помощью кулака, но всех людей, задающих вопросы, не заткнешь. А теперь взгляды односельчан были направлены не только на него, но и в некоторой степени на его сына.
Пятнадцать лет тому назад Бруно на собственной шкуре испытал, каково это, когда после исчезновения девушки возникают слухи. И хорошо помнил, что тогда от тюрьмы его спасло только то, что полиция не нашла труп. Восемь лет тому назад он еще раз испытал подобное счастье. Только в тех случаях речь шла о девушках, участью которых в деревне никто особенно не был озабочен. Теперь другое дело. «Бог любит троицу» — так раньше часто говорила его мать. Только ничего общего с Богом эти дела не имели.
Якоб вряд ли уступил бы Труде, если бы знал, что Бруно уже час слоняется по проселочным дорогам и как раз теперь идет мимо пролеска к воронке, с головой, затуманенной огромным количеством спирта и ожившими смутными воспоминаниями. Но в тот момент Якоб в глубине души согласился с женой, решив, что немного сна, в конце концов, им просто необходимо.
Якоб встал, сначала принес себе стакан воды, затем повернул ключ в замочной скважине двери комнаты Бена. Несколько секунд было тихо. Якоб не двигаясь стоял в коридоре, устремив взгляд на ручку двери, медленно опускавшуюся вниз. В двери появилась щель. С головой, втянутой в плечи, и недоверчивым, боязливым взглядом перед отцом в проеме возник Бен. На груди сына уже висел бинокль.
— Как это понимать? — строго спросил Якоб. — Почему ты не даешь нам ни минуты покоя? Мы ведь вместе решили, что тебе необходимо оставаться в доме. Что тебе нужно там, снаружи? Сейчас там ничего невозможно увидеть.
Из-за резкого тона отца Бен склонил голову и пробормотал:
— Друг.
Якоб махнул рукой, сердитый на Бена и недовольный самим собой. Еще какое-то время Бен оставался на месте, казалось сомневаясь, можно ли ему протиснуться мимо отца к лестнице. И только Якоб повернулся к спальне, Бен моментально очутился на лестничной площадке.
Он бросился в подвал, быстро закрепил на ремне брюк складную лопатку, натянул резиновые сапоги и, прежде чем Якоб в кровати успел перевернуться с одного бока на другой, выскочил из дома. Бен не пошел к первой развилке, а ринулся наискосок через поля к широкой дороге, дальше бегом — между полями и садами, мимо колючей проволоки, ограждавшей бывший сад Герты Франкен, и там нырнул в заросли кукурузы. Бунгало Люкки лежало в темноте. Оттуда мимо двора Лесслеров он побежал по направлению к воронке.
На краю впадины, скрытый высокими сорняками, сидел Бруно Клой. Он видел, как Бен подошел и исчез — массивная тень, которую ни с чем невозможно спутать.
В этом месте земля резко уходила вниз. Старый кратер, образованный попаданием бомб, имел диаметр приблизительно двести метров. В центре было нагромождение различной величины холмов — все, что осталось от двора Крессманнов. Жилой дом, дом для прислуги, сараи, конюшни, остатки построек, углы и края отшлифованы временем, все кругом покрыто мхом и диким плющом.
А сейчас вся крапива и чертополохи между руинами, все оберегаемые Беном сорняки, о которых он так заботился, вытоптанные лежали на земле. Полицейским и членам добровольной пожарной команды не было дела до сорняков. Бруно Клой наблюдал за Беном, смотрел, как, наклонившись, тот что-то делает, копаясь руками в земле. Бен старался выправить надломленные растения. Но они уже засохли и в вертикальном положении никак не хотели держаться.
Наконец он направился к одному из холмов. Здесь находились остатки жилого дома, под которым располагался обширный подвал с кладовыми. В небольшую сохранившуюся часть подвала еще можно было попасть, если пролезть под обломками. Бен снял с груди бинокль и отложил его в сторону, прежде чем начать исследовать мох, нажимая кончиками пальцев под основанием дома. Затем он потянул первый камень из толщи фундамента. Еще один. И еще. С каждым вынутым камнем отверстие становилось шире.
Вот чего Бен боялся больше всего, когда проходили поиски во второй половине дня, — что они нашли дыру, проникли внутрь и забрали спрятанные им сокровища. Так же, как отец забрал стеклянную банку со всем ее содержимым. Не в первый раз случалось, что отец выбрасывал что-нибудь из его сокровищ. И в этом отношении Бен был, вероятно, даже умнее прочих, так как из каждого опыта извлекал урок. Самые ценные вещи он никогда не приносил домой. Он многое собирал, но основательно продумывал, прежде чем спрятать найденный предмет или отнести домой, чтобы доставить матери радость.
