Покинув ресторан, Питтман укрылся в ближайшем темном проходе между домами, повернулся спиной к улице, открыл коробку, достал кольт, упаковку патронов и положил в спортивную сумку.
Питтман оглянулся и увидел обычного уличного хулигана лет двадцати, высокого, с накачанными плечами и наглым выражением глаз.
— Вещи.
— Какие вещи? — В руке парня блеснул нож.
— Например, вот эта.
Питтман навел на него пистолет.
— Не волнуйся, приятель. У тебя в мешке вещицы что надо.
С этими словами он попятился и слинял за угол, а Питтман вернул пистолет в сумку.
15
Парк на Медисон-сквер был изображен на одной из самых знаменитых фотографий Штейхена начала XX века. Снимок воспроизводил место пересечения Бродвея с Пятой авеню и здание, известное под названием Флатирон-билдинг. Фотография была сделана зимой. На конные экипажи падали крупные хлопья снега, а слева, занимая часть снимка, но как будто доминируя на нем (так же, как и Флатирон-билдинг), были видны голые деревья.
Питтман расположился на Пятой авеню, примерно там, где, по его мнению, ставил треногу своего фотоаппарата Штейхен. Хотя зима миновала и уже наступила весна, листьев на деревьях еще не было, и в ночной темноте Питтману казалось, что он перенесся назад во времени и что рев уличного движения сменился приглушенным цокотом копыт по булыжной мостовой.
Питтман пришел в парк за полчаса до назначенного времени. Ему просто некуда было деваться. Подкрепившись, он почувствовал себя бодрее, но прошедшая ночь и день все еще давали себя знать. И все-таки Питтману казалось, что он давно уже не чувствовал себя так хорошо, пожалуй, год не был в такой отличной форме. Даже боль в мышцах доставляла удовольствие. В то же время он понимал, что возможности его на пределе и необходим хотя бы короткий отдых.
Только не здесь, на виду. Он поспешил покинуть место, где когда-то стояла камера великого фотографа, и укрылся в тени деревьев, там, где на тропинках виднелись скамьи. Во тьме его можно было принять за бездомного бродягу, слоняющегося по парку в поисках ночлега.
Питтман сидел, прокручивая в уме возникшую ситуацию.
Ровно в одиннадцать Берт Форсит вылез из такси на Пятой авеню. Пока машина отъезжала, чтобы скрыться в сияющем фарами потоке автомобилей, Берт закурил. Огонек зажигалки, видимо, должен был служить Питтману своего рода маяком. Затем Берт вошел в парк, миновал флагшток.
«Надо подойти к нему, ведь он не знает, где я».
Убедившись, что за Бертом никто не идет, Питтман поднялся со скамейки и пошел навстречу другу.
Но тот жестами дал понять Питтману, чтобы следовал за ним, и прошел мимо.
Питтману стоило больших трудов не окликнуть Берта. Итак, он должен идти следом, на тот случай, если кто-то их увидит? Или это просто сверхосторожность?
С независимым видом Питтман двинулся по тропе, параллельной аллее, избранной Бертом. Тот пересек парк, вышел на Двадцать шестую улицу и двинулся по ней. Питтман, идя за ним, миновал беломраморное здание суда и свернул на восток. Не обращая внимания на темные витрины дорогих магазинов справа от себя, он следил только за идущим впереди Бертом.
Миновав половину квартала, Берт неожиданно вступил в тень навеса, построенного над тротуаром вдоль строительной площадки. Питтман подошел ближе и увидел, что друг ждет его в переплетении металлических лесов, в тени двух огромных ящиков со строительным мусором.
Питтман устремился к нему.
— Не знаю, что делать, Берт. По телевизору меня изобразили каким-то маньяком.
— Я же сказал, дело плохо. Но что все-таки случилось? Как ты влип в эту историю?
— Я не убивал Миллгейта.
— Но выбежал из его комнаты?
— Этому есть вполне невинное объяснение.
