Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
Европе. Например, в Вероне в церкви Богородицы стояла статуя осла, внутри которой, согласно преданию, хранились останки того самого животного, на котором Христос въезжал в Иерусалим. Эту «богородицу-ослицу» несколько раз в год выносили из храма, и четыре монаха, одетые в архиерейские одежды, обходили с нею город. Во Франции повсеместно большим почетом пользовалась св. Аньес (т. е. св. Ослица)[348]. Но те же самые темы из года в год возникали и на городских карнавалах по всей Западной Европе, что, в частности, позволяло О. М. Фрейденберг говорить о параллельном заимствовании античной темы осла в христианском культе и в карнавальной культуре[349].
Собственно, уже в Византии символика осла как фаллического животного обыгрывалась не только в серьезном, но и в комическом ключе. Так, в 600 г. во время брумалий по Константинополю водили осла, на которого был усажен пародийный двойник императора Маврикия (539–602) в венце из чесночных стеблей. Сопровождавшая его свита распевала песню, высмеивавшую частную жизнь правителя[350]. При императоре Михаиле III (840–867) придворный шут Грилл пародировал патриарха, разъезжая по улицам города на белом осле. Сам василевс и его приближенные в одеждах архиепископов принимали участие в этом развлечении[351]. И даже когда речь шла о поругании преступника, судьи не обходились порой без участия мимов, как, например, в случае с узурпатором Иоанном в 426 г., в правление Валентиниана III[352].
Что же касается западноевропейской традиции, то интерес для нас представляет, в частности, отмечавшийся во время Кёльнского фастнахта специальный «праздник субдиаконов», во время которого избирался шутовской папа или шутовской епископ. Его усаживали на осла и в сопровождении какого-нибудь чина из низшего духовенства вели в церковь, где в его честь звучала хвалебная песнь и отправлялось богослужение[353]. (Илл. 17) Можно вспомнить и хорошо известные исследователям «ослиные праздники», во время которых животное, покрытое золотым покрывалом, прогуливали по улицам города, а затем отводили в храм, где производили над ним торжественную службу. Обыгрывая таким образом сцену въезда в Иерусалим, все высшее и низшее духовенство принимало участие в празднике и пело славословия ослу, подражая его реву[354].
То же самое происходило, и когда на карнавале представляли сцену бегства Марии в Египет. В этом случае на осла сажали роскошно одетую девушку с ребенком на руках, которую также возили по улицам и в честь которой служили литургию, крича по-ослиному[355]. Любопытно, что нередко роль Пресвятой Девы могла исполнять и какая-нибудь местная проститутка. Именно эта традиция с известным изяществом обыгрывалась в знаменитом американском телевизионном сериале «Доктор Хаус» (House, M. D., 2004–2012 гг.). В десятой серии четвертого сезона, вышедшей на экраны в январе 2008 г. и получившей название «Чудесная ложь» (It's A Wonderful Lie), к блестящему диагносту на прием в клинике являлась девица легкого поведения. Однако вместо каких-либо венерических заболеваний Хаус обнаруживал у нее сильнейшую аллергию – последствие заболевания контагиозной эктимой, полученной девушкой от осла, с которым, по ее словам, она готовила некое «представление». В благодарность за помощь в конце сюжета проститутка приглашала Хауса в церковь, где выяснялось, что речь шла о рождественском спектакле. И бывшая пациентка исполняла на нем роль Девы Марии в сцене бегства в Египет…
Именно в ходе таких празднеств, как и в целом во время средневековых карнавалов, сексуальная составляющая образа осла выходила на передний план[356]. Проститутка в образе Богоматери, едущая на этом животном верхом, являлась только одним из свидетельств подобного «прочтения» античной темы. Однако не менее интересным в данном случае представляется и образ шута – практически главного действующего лица любого праздника.
Шут фигурировал здесь в желто-красном костюме ми-парти (похожем на платья, которые обычно носили средневековые проститутки[357]) или в сером костюме, имитирующем ослиную шкуру[358], и обязательно в шапочке, украшенной ослиными ушами. Похотливость, свойственная – или приписываемая – этому животному, всячески обыгрывалась и в поведении шута: то королева карнавала вела такого «осла» на веревке, а он ее развлекал[359], то он сам приставал к женщинам и девушкам на улицах, обнимая их и хватая за грудь[360]. На картине Иеронима Босха «Семь смертных грехов» (1475–1480 гг.) именно шут был изображен у входа в шатер, где разыгрывались сценки, символизирующие грех разврата (luxuria). (Илл. 18) Таким образом, связь этого персонажа с интимной стороной жизни и, прежде всего, с сексуальным насилием не ставилась под сомнение средневековой карнавальной культурой.
Через эту культуру, как представляется, параллельно с культурой политической, также могло происходить заимствование интересующего нас вида наказания. И осел занимал в этом процессе не менее почетное место, чем женщина.
* * *
Вернемся, однако, к тому, с чего мы начали этот долгий разговор о наказаниях, полагавшихся за преступления сексуального характера и применявшихся как в судебных, так и в парасудебных ситуациях.
Нет сомнения, что в средневековом обществе с сексуальной сферой связывались в первую очередь представления о репутации женщин. Однако, как я пыталась показать ранее, в некоторых, совершенно конкретных ситуациях морально-нравственные коннотации оказывались важны и для определения чести и достоинства мужчины. Сексуальное поведение юных девушек и замужних матрон самым непосредственным образом влияло на репутацию их ближайших родственников. Восприятие женщины как «распутницы» и «проститутки» – неважно, являлась ли она преступницей или всего лишь жертвой чужой агрессии, – унижало прежде всего ее мужа (брата, отца и даже отчима) и было, насколько можно судить, в опосредованном виде заимствовано из греческого полисного права, где считалось доминирующим.
Оттуда же, как представляется, в средневековое европейское судопроизводство пришло и понимание того, насколько недостойное сексуальное поведение самого мужчины способно повлиять на его репутацию. Система наказаний за адюльтер, существовавшая в греческой и византийской правовых традициях и распространившаяся затем по всему средиземноморскому региону, совершенно недвусмысленно увязывала мужскую честь с сексуальной сферой и половой идентичностью человека. Любое из перечисленных выше наказаний – будь то кастрация, «бег» или «прогулка на осле» – рассматривалось современниками прежде всего как диффамация виновного. Таким образом, в средневековом судопроизводстве был, по всей видимости, воспринят не только греческий принцип назначения наказания, но и его символический смысл: унижение достоинства мужчины через уподобление его женщине и последующее исключение из социума.
И все же – при сохранении этой общей тенденции – судебная практика в разных странах Европы оказалась различной. Если в Италии основное внимание в плане диффамационного эффекта уделялось кастрации, то во Франции предпочтение отдавалось «бегу» по улицам города любовника неверной женщины и «прогулке на осле» ее обманутого мужа. Несшие практически идентичное наказание мужчины здесь в некотором смысле уподоблялись друг другу, ибо обоих окружающие признавали виновными в совершении подобного
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
