ты никогда, никогда не сможешь все делать для него исключительно правильно, как бы ни старалась. Конечно, в этой начальной поре есть свои прелести, однако именно тогда возникает чувство вины, которое будет преследовать тебя, словно фоновый шум, на протяжении всей жизни: впервые я услышала этот шум много лет назад, когда лежала в роддоме с младенцем и швами на животе, и вот он вернулся ко мне теперь, в ночь между дежурствами, когда я гадала, достаточно ли сделала для Оливии и будет ли ей лучше или хуже, когда мы снова встретимся наутро.
В действительности, отдернув занавески ее бокса в начале моей третьей дневной смены, я не сразу поняла, что девушка, четкими движениями укладывавшая сумку, на самом деле та же, что вчера лежала здесь в лужах теплого молока и слез. Начать с того, что Оливия была полностью одета: розовую пижаму сменили стильный джемпер, джинсы в обтяжку и белоснежные кроссовки. С волосами, стянутыми в высокий хвост, и ярко-розовой помадой на губах, Оливия выглядела отдохнувшей, здоровой и собранной. А еще я сразу обратила внимание на тишину: Рози спокойно лежала рядом в своей кроватке, наряженная в лимонно-желтый комбинезончик с шапочкой и варежками в тон. Ну и больше всего мне в глаза бросилось пустое кресло в углу: матери Оливии не было.
– Доброе утро, Оливия! – поздоровалась я, стоя в ногах кровати.
Оливия оторвалась от сборов, и когда она обернулась ко мне, я увидела, что глаза у нее все еще усталые, но черты заметно смягчились, чего не случалось ни разу за предыдущий день.
– Уже собираетесь домой?
– Да, – ответила она, улыбаясь. – Ночью наконец удалось правильно приложить Рози, и за утро она успела поесть уже несколько раз. Конечно, она то сосет, то отваливается, но мы на правильном пути.
– Это же чудесно, – сказала я. – Очень рада за вас. Иногда бывает проще все сделать самой, когда ваша… когда никто на вас не смотрит.
Оливия усмехнулась, одновременно сворачивая стопку пеленок и складывая их в большую сумку, которая стояла перед ней на кровати.
– Вы про мою мать? Она уехала домой сегодня утром. Ее послушать, так отец хлопьев сам себе не насыплет на завтрак.
– Ну, – заметила я, – она явно женщина с характером.
– Мне ли не знать! Я восемнадцать лет терпела, пока жила с ними, прежде чем уехать в университет – Оливия вздохнула, заталкивая в сумку сложенный свитер.
– Думаю, матери всегда хотят своим детям добра, – сказала я, и, уже произнося эти слова, подумала, что никогда не проявила бы подобной снисходительности, будь мать Оливии здесь. Было в ее фальшивой, застывшей улыбке нечто такое, от чего у меня закипала кровь.
– Скорее всего, ваша мама просто хочет, чтобы вы все делали так, как в свое время она.
– Это вы о чем?
– Ну, чтобы вы рожали сами, а потом кормили грудью.
Оливия тряхнула хвостом на затылке и расхохоталась.
– Ой, да ей тоже делали кесарево сечение, – воскликнула она. – И она кормила и меня, и братьев из бутылочки. Говорит, молоко так и не пришло. Она часами может об этом рассказывать, нашелся бы слушатель.
Я в буквальном смысле застыла на месте. Я стояла с открытым ртом и наблюдала, как Оливия складывает остальные вещи в сумку. Точно так же, как мне хотелось помочь Оливии и защитить ее от того, что я сочла материнской пассивной агрессией, теперь меня переполняло сильное и совершенно неожиданное сочувствие – с оттенком грусти – к ее матери. Это была женщина, опыт родов которой не совпал с идеализированными представлениями, которая пыталась и не смогла кормить грудью, у которой не получилось – несмотря на приложенные усилия, – сделать все «как надо», и теперь она возлагала все надежды на дочь, представительницу следующего поколения. Часто говорят, что женщина – сама себе враг, и в этом можно убедиться, проведя хоть одно дежурство в родильном доме, где сплетни и домыслы всегда сопутствуют показному добродушию. От акушерки к акушерке, от матери к дочери – наша любовь зачастую отягощена еще и горем, и чувством вины. Как Жирные Задницы, парами карабкающиеся вверх по ступенькам, только чтобы спуститься и начать заново, каждое поколение женщин прилагает все усилия, чтобы стать идеальными матерями, а потом их дочери начинают восхождение заново, следуя по уже покрывшимся пылью, извилистым материнским следам.
– Можете мне немного помочь? – спросила Оливия, пытаясь застегнуть молнию на сумке, которая была уже набита до отказа.
– Если вы подержите вот здесь, то…
Я подошла к ней и взялась за сумку в том месте, где Оливия указывала, и тут наткнулась на еще один сюрприз. Внутри, среди пеленок и распашонок, носков и свитеров, лежало не меньше десятка бутылочек с готовой детской смесью. Матери на искусственном вскармливании обычно просили у нас пару бутылочек «на дорогу», но этого явно было многовато, особенно для женщины, которая весь предыдущий день терзала собственную грудь во имя грудного вскармливания.
– Вы держите, а я застегну, – сказала Оливия, не заметив моего открытия.
Пока она боролась с молнией, я боролась со своими мыслями. Проще всего было бы не обращать внимания и отправить Оливию домой – в конце концов, у нее имелся помощник в лице ее мамаши, – но искушение оказалось сильнее меня.
– Ух ты, – воскликнула я. – Сколько молока!
Оливия выпрямилась и посмотрела мне прямо в глаза.
– Просто на всякий случай, – отрезала она.
Взгляд ее был тверд – в точности как у матери, – словно она молча запрещала мне продолжать.
Я налегла посильнее, она потянула за молнию, и вместе мы застегнули сумку.
О приемном отделении
– Приемное, акушерка Хэзард, чем могу помочь?
– Мне кажется, все в офисе чувствуют запах моего влагалища.
– Муж оставил отопление включенным на всю ночь и теперь мне ужасно хочется пить.
– Я у стойки регистрации в аэропорту, можете сказать им, что мне разрешается летать?
– Если я покрашусь в блондинку, это не навредит ребенку?
– Если я закапаю себе в ухо оливковое масло, это не навредит ребенку?
– Ребенок не шевелится уже двадцать минут.
– Ребенок не шевелится уже три часа.
– Ребенок не шевелится со вчерашнего дня.
– У меня кровь идет.
– Я уже тужусь.
– Я чувствую, как что-то выходит.
– Ребенок родился.
Когда я сообщаю людям, что работаю акушеркой, то получаю обычно один из двух ответов: 1) наверное чудесно весь день принимать младенцев; либо 2) наверное чудесно весь день тетешкаться с малышами. Действительно, некоторым удачливым акушеркам в послеродовом отделении иногда случается потрепать младенца за щечку,
