муж – лётчик – был сбит ещё в сорок первом, если верить похоронке. В сорок четвёртом Серёгина мамаша заболела, дочь переехала к ней. Через год, накануне победы, мать умерла.
Ничего этого я не знал, хотя парились мы с Порохом в одной камере больше месяца. Сам он о семье своей не распространялся, а я лишних вопросов не задавал. Картина, в общем, для нашего брата обычная. Годами трёмся бок о бок, а по сути ни черта друг о друге не знаем.
О двойной жизни Серёги сестричка не ведала или делала вид, что не ведает. Но всё-таки было похоже, что даже не подозревает.
- У Серёжи, - рассказывала она, - задолго до войны было две судимости, одна ещё по малолетству. Но затем он остепенился, взялся за голову, познакомился с профессором Тимофеевым. Окончил в Москве институт, стал геологом. О начале войны узнал в экспедиции, сразу ушёл добровольцем на фронт.
Ну Порох, ну фантазёр! Ведь мы из одного лагеря на фронт отправились. Получили такую возможность благодаря Указу Президиума Верховного Совета СССР от 24 ноября 1941 года. Причём воевали мы сначала в обычной воинской части: штрафные роты были созданы несколько позже. Героическими бойцами легендарной 332-ой отдельной армейской штрафной роты мы стали аж осенью сорок второго, после того как всковырнули продовольственный склад в поисках спиртного.
Ай да Порох! Зная его, могу предположить: ни к какому институту он и близко не подходил, там красть нечего. И никакой профессор Тимофеев рядом с ним не валялся. Разве только если тоже сидел. Мало ли профессоров пересажали.
Слушая Таню, я ловил себя на том, что невольно любуюсь ею. Пепельные волосы, каштановые глаза, на щёчках ямочки… Никакой косметики. Одета просто: синий свитерок и чёрная юбка.
Татьяна о чём-то спросила.
- Что?
- Кто вы по профессии? – повторила Татьяна вопрос.
Я мгновенно перебрал в уме все профессии, при которых можно было разъезжать и жить где захочется и при этом хотя бы с виду ничего не делать. Таких профессий оказалось не так уж много, во всяком случае, понятных мне.
- Я писатель.
Вот ляпнул! Дурак! Тоже, мля, писатель нашёлся! Граф Толстой! А у самого шесть классов образования! Ну да ладно. Ляпнул и ляпнул. Что уж теперь… Итак, очень приятно, я писатель.
- Кто? – её бровки взметнулись вверх, словно чайка крыльями взмахнула.
- Писатель. Пока никому не известный. Но кто знает…
- О чём же вы пишете?
Хороший вопрос. О чём?
- О войне.
- А о любви там есть? – она улыбнулась.
Я покачал головой.
- Какая любовь на войне?
- Настоящая.
- Настоящая. Но недолгая.
- Почему недолгая?
- Ну а как иначе? Война…
…
Дни следующей недели прошли тихо и спокойно и были невероятно похожи друг на друга.
Я поднимался около девяти. Татьяны уже не было. Она работала в школе. Учительницей.
Я завтракал. И заваливался на диван читать. В доме Пархоменко была собрана огромнейшая библиотека. За девять дней я проглотил «Преступление и наказание», сборник рассказов Джека Лондона и ещё какую-то муру какого-то Александра Колесниченко.
Днём, бывало, выходил прогуляться. Просто так, без дела, пошляться-пройтись по улице.
Однажды смотрю - белокурая девочка лет шести (одета в длинное, не по росту драное пальто, шерстяные чулки, на голове солдатская пилотка) тянет за собой на верёвке щенка. Щенок ещё не привык идти на поводу, поэтому то спокойно рядом чапает, то вдруг бросится вперёд, но, почувствовав, что несвободен, останавливается и, упираясь всеми четырьмя лапками, как завертит башкой из стороны в сторону, пытаясь сбросить с себя удавку. Девочка, делая вид, будто не замечает усилий щенка, гордо шагает дальше и несколько шагов практически тащит щенка волоком. Тот, осознав наконец бесполезность своих усилий, прекращает борьбу и какое-то время семенит рядом, но через пару метров всё повторяется снова.
Очень меня позабавила эта девочка. Крайне серьёзная, гордая и непреклонная в воспитании своего питомца.
Правда, больно было смотреть, в какие лохмотья одето это чудо. Ей бы топать в белоснежном платьице, с бантиками в косичках… А рядом чтоб мамка да папка…
Пробегавший мимо пацан (тоже, видать, беспризорный, но старше девочки вдвое) крикнул ей на ходу:
- Настюха, бросай своего блохастика! Айда на речку!
Настя не обратила на пацана ни малейшего внимания.
И вдруг я вспомнил, кого эта девочка напоминала мне с первой секунды, как я её увидел. Ту девчонку с малиновым запахом из детства. И надо же, тоже Настя.
Я вернулся домой. Попробовал почитать, но как ни пытался сосредоточиться, терял смысл только что прочитанного. Я отложил книгу, прикрыл глаза и неожиданно уснул.
Мне снова приснилась война. Мне уже долгое время ничего, кроме войны, не снилось.
И вновь командир поднимает нас в атаку… И мы идём в прорыв…
…
Итак, она звалась Татьяной.
Она возвращалась домой около шести. В восемь мы садились ужинать.
Я расспрашивал её о работе, она рассказывала. О детях, о коллегах… Я слушал её тихий голос… Светила лампа под зелёным абажуром… Было тепло, тихо… Хорошо и спокойно…
Но я всё не мог до конца поверить и привыкнуть к тому, что я в полной безопасности и не надо никуда уходить.
- Ты любила своего мужа? – спросил я однажды.
-
