дыхание...
Наконец Рено, издав глухое, сдержанное рычание, сдался, должно быть, поняв, что ничего другого ему не остается, потому что прав был архиепископ, — он сделался никем, ничтожеством. Смутьян упал на одно колено и склонил голову, сраженный силой этого небесного взгляда, победившего его быстрее, чем когда-либо удавалось турецким войскам. Бодуэн склонился с седла и протянул ему руку в перчатке.
— Добро пожаловать, Рено Шатильонский! — только и произнес он, и его странно низкий голос звучал ровно и бархатно.
Вернувшийся после бесконечно долгого отсутствия рыцарь увидел эту руку, потянулся к ней и, после едва заметного колебания, поцеловал вышитую кожаную перчатку. И тогда Бодуэн, улыбнувшись с почти неуловимой насмешкой, добавил:
— Встаньте! Кто же может утверждать, будто вы стали никем? Разве не осталось у вас вашего рыцарского звания? Нет титула прекраснее этого.
— Ваше Величество, я был князем! — ответил Рено, и в его словах прозвучала беспредельная горечь.
— Вы можете снова им стать. Разве не остался при вас, кроме того, и ваш меч? Самый доблестный меч, если верить тому, что мне о вас рассказывали. Работы ему хватит. Как и богатых земель, которые предстоит отвоевать...
Король спешился, и в ту же минуту из дверей вышла его мать, а с ней — дамы в разноцветных шелковых платьях, под кисейными покрывалами, украшенные драгоценностями, — двор словно расцвел с их появлением. Очень взволнованная и растроганная, — по крайней мере, так это выглядело со стороны, — Аньес устремилась ко второму вернувшемуся из плена, которого настолько отодвинуло в тень буйство его спутника, что его совсем перестали замечать. Обняв его, она несколько раз поцеловала его в губы[32].
— Милый мой брат! Никто уже не верил, что я снова вас увижу, но Господь милостив! Ваше Величество, сын мой, — добавила она возбужденно, схватив брата за руку и подведя его к королю, — это ваш дядя Жослен, вернувшийся из темниц неверных! Его возвращение — большая радость, и надо принять его как можно лучше!
— Об этом и напоминать не стоит, матушка. Милый дядя, — произнес Бодуэн с улыбкой, перед которой никто не мог устоять, — я очень рад видеть вас в этом дворце, вы здесь у себя дома. Я был совсем еще младенцем, когда вы нас покинули, однако не забыл вас...
Ему он протянул обе руки, и Куртене, склонившись, взял их в свои. Для короля это был не только нежный и любезный жест, но вместе с тем и способ избежать объятий, удерживая собеседника на расстоянии!
— Я хотел бы вас расцеловать, но я никогда никого не целую, — добавил молодой король. — Матушка сделает это за меня.
— Конечно, конечно же! — воскликнула Аньес. — И мы отпразднуем этот великий день как подобает, едва лишь наши путешественники смоют с себя дорожную пыль и облачатся в достойные их одежды.
— Как вам будет угодно, матушка!
Дамы, щебеча, словно переполошенный птичник, повели обоих в дворцовую баню, где, по обычаю, собирались их вымыть, причесать, надушить, а потом и одеть. К королю, задумчиво смотревшему, как они входят в его жилище, приблизился Гийом Тирский.
— Подумали ли вы, Ваше Величество, о том, как поступить с отравленным подарком, который преподнес вам атабек Алеппо? Эти люди немногого стоят. Единственные достоинства Рено Шатильонского — его безумная храбрость и влияние, какое он умеет оказывать на своих воинов, а о вашем дяде нельзя сказать и этого. Он трус, а если говорить о его имущественном положении, то он нисколько не богаче своего спутника. Он сохранил титул графа Эдессы и Тюрбесселя, но его отец и он сам давным-давно утратили сами владения. Ничем не подкрепленный титул — это немного.
— Может быть, найти для него придворную должность? Что касается Рено, — поскольку ему подходит только оружие, — почему бы не доверить ему охрану Иерусалима?
— Может случиться, ваши предложения покажутся им не слишком щедрыми. Оба они непомерно честолюбивы, и в заточении это свойство, несомненно, лишь усилилось.
— Придется им удовольствоваться этим! — не скрывая раздражения, воскликнул король. — Не в моей власти дать им земли. Где мне их взять? Уж не должен ли я отнять земли у двух моих баронов, чтобы доставить удовольствие этим, вернувшимся из плена, и втянуть королевство в войну, в то время как Саладин сидит тихо у себя дома? Я еще не сошел с ума!
— Не дай бог! — с улыбкой отозвался архиепископ. — Я с радостью вновь убеждаюсь в вашей мудрости. Впрочем, роскошная жизнь, вкусная и сытная еда, добрые вина, шелка, бархат и женщины дадут нам несколько дней передышки. Пока они будут погрязать и распутстве...
Добравшись, наконец, до своих покоев под шум, вызванный приготовлениями к празднику, Бодуэн внезапно спросил у своего щитоносца:
— Только что вернулся твой отец. Почему же ты не подошел к нему, не поздоровался с ним? Хотя, конечно, я мог бы взять это на себя, мог бы свести вас.
— Напротив, я очень вам благодарен, Ваше Величество, за то, что вы этого не сделали... Известие о его возвращении ничуть меня не обрадовало, и, как бы там ни было, мне все равно скоро предстоит встретиться с ним.
— Но ведь это твой отец.
— Кому и когда хотелось, чтобы его знали как сына труса? А ведь именно так о нем говорят...
Глава 2
Чего хочет женщина...
В доме ее отца, ювелира Тороса, с Арианой обращались как с прокаженной.
Вернувшись в расположенный поблизости от цитадели армянский квартал, — он занимал юго-западную часть города и прилегал к могучим крепостным стенам, — Торос стряхнул с себя оцепенение, охватившее его после того, как дочь поцеловала короля. Внезапно впав в ярость, он набросился на нее с силой и скоростью, удивительными для такого толстого и спокойного человека. Схватив Ариану за толстую черную косу, он буквально проволок ее до дома, не слушая ни ее плача, ни разнообразных замечаний прохожих, которые тем не менее не пытались вмешаться, поскольку Торос был человеком богатым и уважаемым. Его жилище было, возможно, не более просторным, чем дома его соседей, зато защищено оно было куда лучше. За крепкой железной решеткой ворот открывался темный проход, упиравшийся в кедровую с чеканными металлическими накладками дверь, которая вела во внутренний двор, окруженный невысокими арками. Посреди него, в темно-синей фаянсовой чаше, лепетала серебристая струя фонтана. Ее
