дух. Дух человеческий. Его, конечно, in vitro[12] не получишь и не повторишь. И все же нет другого выхода – приходится опираться на науку. На научно доказанные системы. Иначе настанет хаос и всеобщая растерянность. Всякое лечение с чего-то надо начинать. И, разумеется, не с интуитивного, а с вполне научно доказанного знания.
Отец рассмеялся:
– Суха, мой друг, теория везде, а древо жизни пышно зеленеет[13].
Филипп смотрел на родителей, слушал их речи, и уверенность в своих силах наполняла его. Как все же важна поддержка дома.
Филипп еще из своего Сопрыкина заранее созвонился и с Германом, и с племянницей Овчинниковой Елизаветой Михайловной, даже передал список вопросов по «мылу». Но он был неполный, этот список.
У племянницы Овчинниковой сохранились дневники тетки! Настоящая удача!
– Вы читали эти дневники? – Филипп бережно взял три тетрадки.
– Честно говоря, нет. Мама мне о них рассказывала, очень ими дорожила. Мама очень сестру любила. Даже меня назвала в ее честь Лизой. Говорят, ведь плохо называть в честь покойников?
– Называют в честь святых, – сказал Филипп и внимательно посмотрел на Елизавету.
Красивая женщина. Еще совсем не старая. Стильная, короткая стрижка, яркие губы, глаза тоже выразительно подкрашены. Но нервные движения, голос сдавленный какой-то.
– Но вы ведь вернете дневники? – не глядя Филиппу в глаза, спросила Елизавета. – И зачем они вам?
– Я объяснял…
– Да, я помню, что-то связано с болезнью… Это у нас наследственное…
– Вы плохо себя чувствуете? – насторожился Филипп.
– Почему вы спрашиваете?
– Вы заговорили о болезни…
Елизавета смотрела в сторону, но вдруг молниеносный взгляд в глаза:
– Это вы заговорили.
И Елизавета, не попрощавшись, резко повернулась и пошла, помахивая сумкой.
Мелькнула мысль: «Может, и вправду наследственное? Наследственное психическое недомогание? А я нафантазировал себе бог весть что?»
Владимир Федорович Герман жил в старой профессорской квартире, насквозь пронизанной старорежимностью бытия – антикварный резной буфет, тяжелые кресла, огромный обеденный стол с объемными ножками, книги за граненым стеклом… «Неужели и мой дом, дом моих родителей когда-нибудь покроется такой старомодной, архаичной патиной?» – пронеслось в голове у Филиппа. Это была не пыль – патина на некогда блестящем серебре. Благородная, но все же свидетельствующая о давно ушедшей жизни. О проходящей жизни.
Редкие седые волосы, старческая «гречка» на лице и руках, монументальный высокий старик с острым взглядом ярких, совсем не выцветших синих глаз.
– Помню прекрасно эту пациентку отца Евдокию Носову, по рассказам отца, разумеется. Я ведь поздний ребенок. Процессу лечения свидетелем не был. Носова отцу моему жизнь спасла однажды. Отец ее часто вспоминал, называл юродивой. Знаете, такое старославянское слово – «юродъ» – дурак, безумный. Юродивая-то юродивая, но только она потом стала известным математиком. Доктором наук, по-моему, даже.
– Так она вылечилась? – удивился Филипп.
– Не знаю, насколько она вылечилась, – улыбнулся Владимир Федорович, – по мне – так все математики немножко того, а уж если женщина-математик – это однозначно что-то из области необыкновенной мозговой деятельности. Да, юродивой отец ее называл. Считается, что у юродивых есть дар пророчества, что они обладают особым духовным прозрением, великой мудростью, которую получили в награду за попрание простого человеческого разума. Юродивых на Руси испокон века чтили. С точки зрения современной психиатрии – кто они были – шизофрениками?
В памяти Филиппа всплыл только один юродивый – из «Бориса Годунова»: «Нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит». Да еще Ксенья Петербургская. И, конечно, храм Василия Блаженного.
– Да нет, пожалуй, не шизофреники, – сказал Филипп, – но с точки зрения современного рационального человека, слабоумные, конечно.
– Вот именно: с точки зрения современного человека! – воодушевился отчего-то Герман-младший. – Помните, предсказание юродивого Александру Второму? «И умрет в красных сапогах». Откуда он мог знать? Не мог ведь. А знал! Блаженный! «Провидцы сердец и мыслей человеческих», как о юродивых говорил еще Иван Грозный. И что за Александром смерть будет шесть раз приходить – тот юродивый тоже знал. Откуда? Там с Александром Вторым вообще много всякого мистического случалось. Одного послушника даже в сумасшедший дом отправили – тоже про ноги кричал, с раскаленной кочергой к портрету Александра кинулся: «У царя кровь течет, надо прижечь, а то царь кровью изойдет…» Вот откуда все это?[14] Три раза ведь императору одно и то же предсказывали. Об этом и наставник его, знаменитый Василий Андреевич Жуковский в мемуарах писал. И все ведь сбылось. Так-то вот.
– Вы говорите, Носова вашему отцу жизнь спасла, – напомнил Филипп.
– Да, представьте, вцепилась однажды в него: «Не надо ехать, не надо…» И откуда только узнала, что отец в Петроград должен был тем вечером ехать? Тот поезд потерпел крушение…Отец никогда не был суеверен. Но тут вдруг поверил. И не поехал.
– Может быть, поверил, потому что Носова уже и раньше предсказывала что-то? И все сбывалось?
– Вы знаете, может быть, вполне может быть. Потому что на отца это совсем было не похоже – свои планы отменять.
– Как все же Федор Владимирович лечил эту пациентку? – с тоской в голосе спросил Филипп. – Совсем ничего не помните?
– Что-то всплывает в памяти… «Обратный отсчет, обратный отсчет…» Но что это значит? Я ведь не пошел по стопам отца, никогда не увлекался и не занимался психиатрией…
Филипп горестно кивнул:
– Носова эта, так и потерялась потом из вида?
– Евдокия Носова с отцом одно время даже общалась. Но потом как-то пропала. Видимо, и отец был весь в делах, и Дуся. А может, неприятно ей было вспоминать – психушка все же нерадостное место. Дом скорби, как-никак. Умалишенные – это люди, которые не выдержали душевную боль, эту боль хочется забыть.
– А про красный камень вы что-нибудь слышали?
– Конечно! Красный камень, красный камень. Этот камень часто присутствовал в галлюцинациях Носовой. И отец рассказывал какую-то длинную историю про то, что этот камень, действительно, был в реальности, как этот камень попал в семью Носовых. Каким-то очень странным образом. Это отца поразило в свое время. Отец тогда много разговаривал с родителями Дуси, они были еще живы.
– Что за история? – вспыхнул Филипп.
