правильно говорила. Единственным способом остаться верной своему идеалу целомудрия и, таким образом, закончить пьесу было бегство, отступление. Я позвоню Израэлю и скажу ему, что смогу увидеться с ним только в июле, то есть через семь месяцев, – по моим расчетам, ровно тогда я закончу пьесу и тогда же буду готова отказаться от целибата и снова думать о мужчинах. Я улыбнулась и почувствовала облегчение от моего плана. В первый раз за свою прогулку я заметила, как прекрасен был зимний день; как всё было покрыто мягким белым снегом. Мое решение обрадовало меня. Мне и не нужен был никакой мужчина.
С новыми силами, уверенная в себе, я перезвонила Израэлю. Я сказала, что не смогу увидеться с ним на следующий день, но смогу в июле, когда буду готова. Я говорила, пока шагала вперед. Я объяснила, что он очень нравится мне и запал прямо в душу, но эти чувства не уживаются с моим планом. Если бы мы увиделись, я бы еще больше себя накрутила, поэтому мне надо противостоять желанию встретиться. Никогда еще я не разговаривала так с мужчиной – признаваясь абсолютно во всем.
Я чувствовала себя спокойно и уверенно, пока он не сказал: «Это самое претенциозное, что я когда-либо слышал. Ты что, не веришь в настоящий момент? Кто знает, что вообще будет в июле?»
Я сразу же поняла, что он имел в виду. Если я не увижусь с ним сегодня, к июлю уже может появиться другая девушка. Возможно, это будет та самая, на которой он женится.
«Ладно, – сказала я. – Я не могу увидеться с тобой завтра вечером, но, если хочешь, можем встретиться и погулять сейчас».
Ему явно было очень приятно. Мы договорились, на каком углу встретимся, и я порепетировала в голове, что скажу ему, когда увижу: «Извини, но всё указывает на отступление». Но когда я увидела, как он идет навстречу мне по улице, я только улыбнулась его густым черным ресницам, его большим карим глазам, его точеной фигуре, его розовым губам. Я даже не заикнулась об отступлении или бегстве.
Мы три или четыре часа просто гуляли, двигаясь к озеру. По дороге мы прошли мимо группы школьников, и, когда в Израэля врезался маленький мальчик и испуганно отскочил в сторону, Израэль дружелюбно поднял руки и рассмеялся. Я сказала себе: «Он хороший человек».
Он сказал, что в последний год часто думал обо мне. У него был друг, который снял мастерскую на втором этаже галереи Кэтерин рядом с помещением, которое арендовали мы с Марго. Иногда, приходя увидеться с другом, Израэль наблюдал, как мы работаем. Он сказал мне: «Я представлял, как возьму цветы с твоего рабочего стола, засуну их тебе в рот, повалю тебя на стол и трахну».
Это были не цветы, а ростки мяты – мне их подарила Марго, – но я не стала его поправлять.
Мы зашли в переулок, где одной рукой он обнял меня за талию, а другой слегка оттянул вперед мои джинсы, как будто чтобы заглянуть туда.
«Красивые трусики», – сказал он.
Хорошо, Израэль, кончи мне в рот. Не дай мне прополоскать его, чтобы я говорила со всеми этими людьми, а твоя сперма плескалась у меня во рту, и я бы могла чувствовать тебя, улыбаясь другим. Будет так, как ты и хотел: я буду стоять там, разговаривать, запинаться, а во рту у меня будет твоя сперма. А если тебе что-то не понравится, ты можешь позже меня поправить. Можешь придушить меня до синяков на шее, давай же, толкай внутрь свой член, пока не почувствуешь мягкую заднюю стенку моего горла, пока слезы не польются у меня из глаз, как и каждый раз, когда ты толкаешь член так глубоко, – ни с одним другим мужчиной у меня такого не было. Никогда раньше у меня не текли по лицу слезы каждый раз. Даже когда ты слышишь, как я давлюсь, ты не останавливаешься. Именно из-за твоего безразличия мне хочется, чтобы ты делал с моим телом всё, что тебе вздумается, – мое тело принадлежит тебе, но твое не принадлежит мне. Я понимаю, что твое тело предназначено для многих женщин, и хотя про свое я тоже когда-то так думала – что оно предназначено всем мужчинам, которые хотят меня, – пока ты будешь продолжать меня трахать, я буду лишь иногда дразниться им. Не стоит тратить всю свою сперму только на одну женщину, особенно когда столькие могут стать предметом твоих безучастных толчков. Еби любую шлюху, которую возжелаешь ебсти. Когда-нибудь я окажусь у нас дома, буду готовить тебе или стирать, всё как ты сам пожелаешь, буду оттирать твои блядские трусы, запачканные какой-то шлюхой во время ваших случек. Я буду готовить тебе и подавать разные блюда, тихо оставляя их в мастерской, чтобы ты мог заниматься своими картинами, а сама на это время буду уходить в свою комнату. А утром, когда мы будем просыпаться, ты будешь смотреть вниз, трогать утренний стояк. Очень твердый. Буду ли я нужна тебе тогда? Скажи мне, как ты сказал в первый раз, когда я проснулась в твоей кровати: «Мне нравится, когда по утрам мне сосут член».
Хорошо, Израэль, я возьму его в рот. Просто закрой глаза. Я отработаю свое утреннее задание.
Не понимаю, почему вы все сидите в своих библиотеках, когда могли бы трахаться с Израэлем. Зачем вы все читаете книги, когда вас могли бы разносить, оплевывать, бить об изголовье кровати – с каждым толчком ваша голова бы со всей силой врезалась в крепкие доски. Почему вы все читаете? Не понимаю всего этого чтения, когда так много ебли лежит там невостребованной.
Каждый раз начинается одинаково, очень просто; надо всего лишь забраться в постель. Но вместо книги тебя там ждет Израэль, и не проходит и секунды, как его мягкое тело уже поверх твоего, а его руки на твоей коже, как будто это теперь тоже твоя кожа – не чужая, а твоя собственная, которая словно движется изнутри.
Да и что там такого в этой книге? Что можно такого изучить сегодня вечером более познавательного, чем уроки сосания члена Израэлева? О чем тут можно думать, когда твои мозги могут разбиться всмятку об изголовье кровати, и тогда уже не надо будет думать ни о чем?
Не понимаю, чему вы так радуетесь, уютно устраиваясь со своей книгой, вы, маленькие книжные черви, когда вместо этого Израэль мог бы пихать в вас свой хер, преподавать вам урок, отрывать
