знаю, — думает Мерседес. — Это дочь сеньора Мида. Она была на похоронах. Прямо копия отца, бедняжка. Ей пригодится ее приданое».
Волдыри уже начинают сочиться, в ранах пульсирует боль. Несмотря на июльский зной, ее немного знобит, и кружится голова. Мерседес роняет лоб на колени и негнущимися руками упирается в землю.
— Вот черт, — говорит девочка, — с тобой все хорошо?
Она качает головой. Отвечать нет сил.
— Ладно, держись, сейчас.
К изумлению Мерседес, девочка стягивает трусы. По меркам Кастелланы она и так была почти что голая, но теперь, увидев пушок меж ее ног, Мерседес ахает от смущения и закрывает глаза руками.
Дочь Мида хватает ее за правую руку, укладывает на землю и прижимает ладонь к колену, чтобы покрасневшее запястье оказалось рядом с ожогом на бедре, после чего садится на корточки. Когда до Мерседес доходит, что сейчас будет, она пытается вскочить.
— Нет! Нет! Что ты делаешь?
Раздраженный вздох.
— Господи, я пытаюсь тебе помочь!
Потом поднимается, опять берет Мерседес за руку, наклоняется и смотрит ей прямо в лицо. У нее свежее дыхание, отдает мятой.
— Я просто... ajudate! Помогать! Кислота... Понимаешь меня? Acidio! Para el... — На этом ее познания в иностранных языках явно заканчиваются, и она прибегает к импровизации. — El pico. No. La pice. Боже милостивый, ожог!
Она тараторит так, что Мерседес не может уследить. Но общий смысл понятен.
— Ajudate! — повторяет девочка и решительно кладет пострадавшую руку Мерседес на место.
Мерседес закрывает глаза и отворачивается. Она слишком обессилела, чтобы сопротивляться, а эта девочка, кажется, твердо вознамерилась помочиться на ее ожоги. «Будь что будет», — думает она, чувствуя на руке и бедре струю теплой жидкости. Потом девочка упирается ей рукой в плечо, чтобы не упасть, и смещается чуть ниже к лодыжке. «Хотя бы не пахнет, — думает Мерседес, — и еще какое-то время не будет. А потом можно будет все смыть... потом, когда...»
Жжение становится слабее. «Боже мой, — думает она, когда девочка опорожняет мочевой пузырь и перестает упираться в ее плечо рукой. — И правда сработало!»
Она открывает глаза и смотрит на ногу. Девочка уже снова надела купальник, а ожоги определенно утратили болезненный оттенок. Прикасаться к ним пока не хочется, но кроваво-алый цвет уже теряет свою агрессивность и постепенно сменяется сиреневым.
Она поднимает взгляд. Девочка улыбается. В этот момент она почти красива. Яркие голубые глаза, белые зубы. Если бы не эта челюсть.
— Полегчало? — спрашивает она.
Мерседес кивает, по-прежнему не в состоянии прийти в себя от изумления.
— Да. Спасибо тебе.
— Тебе повезло, что я не пописала в море, — заявляет девочка, — а ведь хотела. — И, не говоря больше ни слова, возвращается к своим вещам.
Мерседес не спускает с нее глаз, пока девочка собирает вещи и возвращается обратно. Они ровесницы, хотя, судя по кустику волос между ног, дочь Мида может быть чуть старше. Фигура еще по-детски пухлая, но тело выглядит сильным — не потому, что его обладательница упорно трудится, а благодаря деньгам. Такие фигуры бывают у женщин на яхтах. У всех таинственно плоские животы: кожа словно свободно скользит по упругим мышцам, будто они никак не связаны. И если у Мерседес целая куча ссадин и шрамов, особенно на ногах, то у этой девочки кожа сохранила младенческую гладкость. Бикини сидит на ней как влитой, будто сшит на заказ, а узор из подсолнухов на нем яркий и броский. Но вот лицо, боже упаси, как у гоблина.
Мерседес в доставшемся от Донателлы купальнике с плотной юбочкой до бедер и закрытым топиком чувствует себя жалкой и нищей. И почему-то беззащитной.
Девочка плюхается рядом и роется в полотняной пляжной сумке под цвет купальника.
— Вот они! — победоносно заявляет она, достает блистер с мелкими таблетками и бутылку воды и протягивает ей. — Держи.
Мерседес внимательно их разглядывает.
— Что это?
— Антигистаминные.
Мерседес качает головой, не понимая.
— У меня аллергия, — гордо заявляет девочка, — а когда понимает, что это слово Мерседес незнакомо, пробует еще раз: — Alergia. Allergie. Понимаешь?
Потом принимается перебирать разные языки, а с ними и выражения лица. Оживленно по-испански, горделиво по-французски. Когда же ничего не срабатывает, потому что аллергии на Ла Кастеллане не существует, лишь пожимает плечами и говорит:
— Это поможет... чтобы не...
Она делает вид, что с силой чешет собственную руку, и скалит зубы, как блохастый пес.
Вспомнив, что только что разрешила этой девочке пописать себе на ногу, Мерседес берет таблетку. Какой от нее может быть вред, тем более от такой крохотной? Потом отпивает из бутылки. У богатых даже вода, и та вкусная. Со вкусом неба и гор.
— Любишь плавать? — спрашивает девочка и выливает прямо в рот струю воды, не касаясь губами горлышка.
Мерседес опять отводит глаза, смущенная собственными дурными манерами.
— Ага, люблю.
Как недостаточно сказано. Как это объяснить? «Когда я чувствую ласкающее прикосновение моря, то словно бы оказываюсь в объятиях тигра».
— Да, люблю, — повторяет она.
Девочка протягивает ей свою маску с трубкой и говорит:
— Попробуй как-нибудь. Так лучше. Все видно.
Видеть под водой. Это ж надо! Примерно такая же маска с трубкой есть на лодке у Феликсова отца. Мерседес давно мечтает выйти с ними в море, надеть такую маску и понять, каково это — парить над глубинами.
Но этого, конечно же, никогда не случится. Если юная девушка выйдет с мужчинами в море, то ее репутация будет безвозвратно погублена.
«Может, когда я стану постарше... — думает она. — А может, у меня когда-нибудь будет собственный катер». И тут же печально качает головой.
Чужая девочка протягивает ей маску с трубкой и говорит:
— Держи.
Мерседес нерешительно застывает. Этот кусок стекла с резиной стоит больше денег, чем прошло через ее руки за всю жизнь. Поэтому она помимо своей воли лишь качает головой.
— Да бери же, — настаивает девочка, — у меня на яхте еще две такие.
Глаза немного пощипывает от навернувшихся слез. Ей очень хочется согласиться, но что сказать родителям? Как они объяснят произошедшее жителям деревни? Девочки, возвращающиеся домой с загадочными подарками, тут же становятся предметом пересудов.
— Спасибо, но нет, — отвечает она.
Девочка, похоже, злится.
— Почему? Говорю тебе — у меня еще две!
Сказать правду Мерседес стесняется. Боится, что девочка не поймет.
— Я не знаю как.
Новая знакомая тут же расцветает.
— Не страшно! Я тебя научу. К утру никаких медуз здесь уже не будет. Ты завтра сюда придешь? В это же время? Manjana? En la tarde? Договорились?
Что бы ни представляла собой эта таблетка, ей действительно стало легче. Зуд почти прошел. «Допустим, я приду... — думает Мерседес. — И что в этом плохого? Поучиться. Посмотреть под воду».
— Хорошо, — кивает она.
— Отлично, — говорит девочка. — К тому же мы с тобой можем дружить. Мне все лето торчать на этой яхте, такая скукотища, умереть можно.
С этими словами она протягивает ладонь. У нее отличные ухоженные ногти без малейших следов грязи под ними, все одинаковой длины.
— Меня зовут Татьяна, — произносит она, — Татьяна Мид.
Мерседес пожимает ей руку и отвечает:
— Мерседес Делиа.
17
— Сколько тебе лет?
Мерседес мысленно вспоминает цифры по порядку. Без этого ей пока не удается вспомнить числа на английском больше десяти. То же самое касается и дней
